Совершенно разбитая приезжаю домой. Нет сил даже поесть. Сказывается недосып, и я отрубаюсь даже не раздевшись, в толстовке и джинсах, завернувшись в плед.

Снится плохое, какие-то ужасы, короткие вспышки странных сцен. В каждой присутствует Огнев. Его прикосновения. Простреливающие ощущения. Пытаюсь вырваться, сбежать, но бесполезно.

И все же вырываюсь, бегу прочь от него, с огромной скоростью, едва успевая переставлять ноги, а за спиной вой сирены. Пронзительный звон.

Просыпаюсь в холодном поту, и не сразу понимаю, что звонят в мою дверь.

Расслабленная, вялая ото сна, с трудом беру в руку телефон, смотрю время. Половина пятого вечера. Наверняка Женя. Упрямый. Не дал мне побыть одной. Видеть его невыносимо.

Звонок почти непрерывный, назойливый, злит донельзя. Пока иду к двери чувствую, как закипает ярость. Как можно вести себя так нагло?

Прежде, чем снять цепочку, машинально смотрю в дверной глазок и, пошатнувшись, чуть не падаю. Прислоняюсь к стене, дрожа от ужаса.

Потому что по ту сторону двери люди в полицейской форме…

Это может быть что угодно! Опрос соседей, новый участковый знакомится с жителями нашего подъезда. Или, возможно, они хотят узнать кто незаконно сдает жилплощадь, не платя налоги. Как могу успокаиваю себя этими вариантами, а сердце все равно колотится так, что вот-вот выскочит из груди. Но все равно паникую. Я настолько испугана — пошевелиться не могу. Молюсь, чтобы ушли. Перенесли свое внимание на другую дверь. Если они всех опрашивают… Но они лишь громче начинают долбиться в мою.

Собираюсь с силами и открываю. Мне сразу тычут в лицо какими-то корочками, что-то говорят. Зачитывают права? Боже, я как в американском сериале. Может это продолжается сон, я так и не проснулась?

— Простите, я ничего не понимаю. Наверное, это ошибка, — бормочу неуверенно.

— Там разберутся, проедешь с нами.

— Мне надо собраться…

— Все потом, девушка, вы что думаете, мы вас ждать будем?

Трое полицейских ведут меня вниз, лифт доме часто не работает и сегодня как раз такой день.

Некоторые двери приоткрыты, соседи подглядывают. Это мучительно стыдно.

Я ничего не понимаю. Так ошарашена, что в голову не приходит адвокату позвонить. Или маме. Все же надеюсь это просто допрос, что меня отпустят.

* * *

Следственный изолятор, провожу ночь в камере, в одиночестве. Хоть в этом повезло. Утром разрешили один звонок, и я набираю брату. Маме не смогу сказать, что я опять в тюрьме. Язык не повернется…

— Стась, ты что, как опять забрали? А что адвокат говорит? — Саша жутко волнуется, его голос дрожит.

— Мне ничего не объясняют… Разрешили один звонок, и я набрала тебе, — всхлипываю.

— Ты в своем уме? Хочешь сказать, что Волконский вообще не в курсе? Стась, разве можно так?

— У меня один звонок… — голос дрожит, чувствую себя ужасной дурой. Саша прав. Надо было первым делом Юрию Дмитриевичу дать знать о происходящем. Но мне хотелось услышать родной голос.

— Ладно, только не плачь, сестренка, — торопливо говорит Саша. — Я сам адвокату наберу. Пришлю его к тебе как можно скорее, и сам приеду. Тебе что-нибудь надо?

— Да… но я не знаю, может меня сейчас отпустят? — произношу с надеждой.

— Было бы хорошо. Но зачем тогда звонок дали? Если выпустить собираются… Конечно, они тебе про адвоката не напомнили, сволочи. Ты что-то говорила им? Был допрос?

— Нет… не было.

— Черт…Бл*дь… — Саша матерится, заметно, что нервничает все сильнее.

— Маме не говори пока, — давлю в себе рыдание. — Может обойдется… Может просто допросить решили…

— И заставили в камере переночевать? Нет, значит открылись новые факты.

— Какие? Какие могут быть факты? — снова всхлипываю, меня душат рыдания.

— Например, что я был за рулем… А ты лжесвидетельствовала. За это сажают, Стась. Я говорил тебе, не надо… Я должен был ответить, раз был за рулем. Теперь вот заживо себя сжираю, что смалодушничал, — голос брата звучит глухо.

— У тебя же операция скоро. Перестань…

— Мне бы много не дали, по состоянию здоровья, — возражает с горечью.

— Ты этого не знаешь. Хватит, Саш. Будем на лучшее надеяться.

После разговора с братом меня долго трясет, пытаюсь не плакать, но не выходит. Я все еще одна в камере, это хорошо. Едва удается успокоить до появления Волконского, который приезжает через пару часов после моего звонка брату.

* * *

— Как так можно, Станислава? Вы в своем уме? Очень сесть хочется? Тогда поздравляю, вы практически этого добились! В данный момент не смогу вытащить вас. Никак!

— Но я…

— На вас подана жалоба. Вы преследуете истца, давите на него! Дважды! Вы были у него дома, потом пришли в клуб, являющийся его собственностью.

Боже, в самом страшном сне не могла представить, что Влад Огнев «сдаст» меня.

Мало того, что изнасиловал, еще и сам на меня жалобу подал? Это за гранью добра и зла. Этот человек чудовище. Нет, хуже. Дерьмо конченое, вот он кто!

Ненависть к олигарху разъедает словно кислота. Меня корежит от собственной глупости. Как я могла отвечать ему? Как могла испытывать удовольствие от прикосновений? За это наказание? Наверное, заслуженно! Потому что нельзя такой дурой быть!

— Рассказывай все в мельчайших подробностях. Попытаюсь найти к чему прицепиться. Но под залог сейчас уже не выпустят. Мне жаль, Станислава. Придется какое-то время провести в заключении. До суда, — добавляет с нажимом, видя, что в моих глазах плещется ужас.

Рассказать адвокату то, что у нас был секс, все равно язык не поворачивается. Хочу произнести это, и не могу. И снова себя за трусость презираю.

Особенно когда Волконский уходит, страшно злой. Выглядит так, словно жалеет, что взялся за мое дело, хочет бросить. И я не могу его винить. Никого не могу. Я сама самый злейший свой враг. Полная идиотка.

— Собирайся, Архипова, — командует женщина-конвоир. Полная, крупная, лицо неприятное, кривится, когда смотрит на меня, словно я воняю.

— Что? — смотрю на нее непонимающе.

— В тюрьму поедешь. Больше под залог не выпустят, там суда будешь дожидаться. Вещи тебе передали, — бросает мне пакет.

Саша привез, как и обещал, сменную одежду, туалетные принадлежности.

Но тюрьма?

Нет, этого не может быть!

В эту минуту я готова все рассказать адвокату и еще приплести до кучи.

Но слишком поздно.