1942 года прибыли на фронт. Всё было напряжённо по-военному, и нам было ясно, что мы прибыли не к тёще в гости.

Клич «За Родину, за Сталина!» был нашим боевым лозунгом. Грелись и набирались сил у костра. Рукам было тепло, а спина мёрзла.

Ощущалось трудное снабжение продовольствием. Иногда в рот брали снег, но он жажду и голод не утолял.

Махорка была у одного солдата. Когда он закуривал, то все истосковавшиеся по куреву окружали его, ловили носом дым. А курящий старался затянуться так, чтобы табачный дым подольше держать в своих лёгких, или вообще его не выпускать. Долго стоял с поднятым вверх подбородком.

Я был подносчиком мин, и в мою обязанность входило тащить волокушу с некоторым солдатским снаряжением. Тащить с каждым днём было труднее. Иногда спали на ходу...

Однажды поймали бесхозную лошадь. Она стояла перед нами с опущенными веками покорных и умных глаз, беззащитно ждала приговора. И мы её приговорили, благодаря её за то, что она на шаг приблизила нас к победе.

В зоне бывших военных действий мы увидели горечь и ужасы первых поражений и отступлений, все те злодеяния, которые совершали гитлеровские захватчики...

У меня разболелась нога. Я уже не мог ходить. В санитарной палатке в лесу, в которую меня принесли, раненые лежали на снегу, без какой-либо помощи, в шинелях, в которых были прорехи от осколков снарядов, мин и пуль.

Дежурили около нас молодые девушки, с усталыми от бессонницы глазами. Раненые боролись с болью и смертью, стонали, видны были предсмертные движения лиц, рук.

Вши по нам ходили пешком. Пахло грязными бинтами и солдатским потом.

Потом нас погрузили в поезд и повезли в госпиталь. Лежали на полу и на нарах, покрытых соломой. В каждом вагоне были печки. Поезд бомбили. Он горел на узловой станции Бологое. От гари и дыма трудно было дышать.

Утром раненых собрали в новый состав и повезли дальше. В этом поезде уже была общая кухня.

В марте 1942 года нас довезли до Костромы. В госпитале была чистота, доброе слово, за нами ухаживали. Нас отмыли, взвесили. Я весил 55 кг, а когда призывался — весил 65 кг.

Накормили и уложили спать в чистую, белую постель. А на следующий день я проснулся только в полдень. Около моей койки стояли завтрак и обед. И ещё стояла сестра, которая с облегчением сказала: «Проснулся». В апреле меня выписали...

Я не стрелял по врагу, не ходил в атаку и не был в миномётном расчёте. Моей обязанностью было обеспечение бесперебойной телефонной связи с наблюдательным пунктом. Я бегал по огневым полям, перепаханным минами и снарядами, разматывая катушки с телефонным кабелем, ползал по-пластунски, устраняя порывы кабеля, зачищая его концы зубами. Так было быстрее...

В феврале 1943 года мне присвоили звание ефрейтора и зачислили заряжающим 120 мм миномёта 1255-го стрелкового полка, 379-й стрелковой дивизии 8-й армии Волховского фронта.

На привале помкомвзвода пел песню из кинофильма «Александр Пархоменко», где есть такие слова «Эх, кабы дожить бы до свадьбы-женитьбы...» Он до войны был артистом.

...В окопах заняли позиции для атаки. Наша артиллерия начала артподготовку. Был сплошной огонь, шум и грохот. Земля ходила ходуном под ногами, не находя себе места.

После артподготовки все мы, солдаты, командиры и политработники поднялись, сбрасывая с себя землю, которой нас засыпало, и с душераздирающим криком «Ура!», «За Родину, за Сталина!» рванули в атаку. Я определил расстояние до окопов противника и стал по ним стрелять из миномёта. Мины попали в цель. Благодаря большой скорострельности миномёта мины быстро закончились. Мой напарник Муртазин из Казани почему-то встал во весь рост и побежал за минами. Немецкая пуля пробила ему каску и голову. Мозги вышли из-под каски и облепили всё лицо. Он упал на землю мёртвым.

Бой продолжался. Был сплошной шум. Взрывались гранаты и свистели пули. Ранило меня. Осколок вошёл в левое плечо и застрял (осколок и сейчас находится во мне). Левая рука отвисла, появилась тошнота, слабость и я не мог владеть оружием. Я собрал последние силы, взял правой рукой миномёт и пошёл в санроту, по своим окопам. Нашёл санпункт, сдал миномёт. Рану мне обработали, наложили повязку и отвели меня в палатку раненых.

Раненые всё прибывали. Плечо болело. Недалеко от нашей палатки устанавливали ракетные снаряды «андрюша» с уклоном в сторону окопов противника. Потом подключали к ним аппарат, и они летели по траектории вперёд, оставляя за собой след огня и дыма.

Ночью эту ложбину обстрелял противник. Наши палатки в некоторых местах продырявило осколками.

В этой палатке я пробыл недолго. Рана успокоилась. Немного подлечился, набрался сил. На место ранения поставили заплатку. Потом собрали группу солдат, куда вошёл и я, направили в окопы. Сначала мы находились в обороне и наблюдали за нейтральной полосой. Затем мы перебежали болотную слякоть по плетню, в котором были дыры от разрывов снарядов и мин. Дыры мы обходили. На болоте был сильный запах разложившихся вздутых трупов, не убранных вовремя. Болото стало для них могилой.

Мы оказались в окопах на другом берегу болота. В окопах нас встретил офицер, переписал наши фамилии, кто откуда, и сообщил, что пойдём в разведку боем.

За это я получил медаль «За отвагу». Смерть опять прошла мимо меня. Осколок пробил мне каску и отскочил. В ушах зазвенело. Следующий впился мне в плечо и в правый бок (он до сих пор со мной). Товарищи меня перевязали.

У меня был финский нож, я им окопался, когда выполз из воронки и быстрыми движениями пополз на открытое место. Подо мной образовалась слякоть от крови — это кровоточили раны. Фашисты меня заметили и начали по мне стрелять трассирующими пулями, показывая цель. Пули пролетали около самых глаз. Это была игра со смертью...

В госпитале в Бокситогорске у меня вынули осколок из правого плеча, подлечили рану на голове, подлечили бок и направили в сентябре 1943 года в батальон выздоравливающих, а затем — в 1238-й стрелковый полк 372-й стрелковой Новгородской Краснознамённой дивизии.

Нужны были радисты. Меня определили в роту связи полка помначальника радиостанции. Девушки-радисты в военной форме были похожи на нас, мужчин, чем они очень гордились.

На занятия ходили на большие расстояния. В январе 1944 года взяли свои ротные миномёты, котелки повесили на ремни и пошли на передовую.

Озеро Ильмень переходили по льду. До нас здесь были бои, и лёд озера был перемешан с остатками конных повозок и военного снаряжения.

Я, радист-связист, должен был точно и своевременно передавать