Это был один из тех редких дней, когда, проснувшись поутру, чувствуешь единение со всем миром. Ярко светило солнце, воздух благоухал зеленью. У меня был выходной, и мне не терпелось заняться стиркой и уборкой. Рабочий день у меня очень насыщенный – я медсестра в реабилитационном центре. Поэтому иногда я даже рада для разнообразия заняться работой по дому.

Около 8:00 утра зазвонил телефон, и, сняв трубку, я услышала голос матери. Она готова была разрыдаться.

Оказывается, мой дедушка – ее отец – очень переживал от того, что в лечебнице, куда он поступил две недели назад, его до сих пор не поселили в одной палате с бабушкой. Это было важно: он хотел жить вместе со своей женой. Мы пообещали ему это, и он на это рассчитывал.

Семь с половиной лет назад бабушку определили в лечебницу в связи с прогрессирующей болезнью Альцгеймера. Дедушка уже не мог за ней ухаживать. В тот момент ей было 90, а ему – 91. Следующие семь с половиной лет он каждый день навещал ее, хотя до лечебницы было полтора километра пешком. Он кормил ее, причесывал, нежно с ней разговаривал, говорил о том, как сильно ее любит. И хотя бабушка не могла ответить на его заботу и милосердие, дедушка не покидал свой пост.

Каждый раз, когда я приходила к ним, он рассказывал, как они познакомились – этот день, говорил он, забыть невозможно. Он увидел ее в толпе людей на ярмарке и был сражен «милым красным ободком в ее прекрасных каштановых волосах». Потом он доставал бумажник и показывал мне ее фотографию с того самого дня на ярмарке. Он повсюду носил ее с собой. Помню, он и в детстве показывал мне это фото.

Постепенно дедушка и сам стал не в состоянии заботиться о себе. Иногда он даже забывал поесть. Он знал, что скоро ему самому понадобится посторонний уход. Но принять это было нелегко, ведь он всю жизнь ни от кого не зависел. Он водил машину до 93 лет и каждый день – если позволяла погода – играл в гольф, пока ему не исполнилось 96. Дед сам оплачивал счета, содержал в чистоте квартиру, стирал, ходил за покупками и готовил. Но к 98-ми он уже не мог этого делать.

После долгих уговоров дедушка согласился отправиться в тот же дом престарелых, где находилась моя бабушка. Но при одном условии: он будет жить в одной палате с ней. Семья поддержала его желание «быть рядом с любимой». Согласилась и директор учреждения, и дедушку поместили в лечебницу. Но в день его поступления она предупредила, что придется подождать денек-другой, пока они переселят бабушкину соседку по палате.

Мы заверили его, что все будет хорошо, и ушли со спокойной душой. Но дни превратились в недели, а дедушку так и не перевели в бабушкину палату. Его беспокойство росло: он не понимал, почему не может быть рядом с ней. Хуже того, он жил на другом этаже и не мог ее «найти». Наши вопросы, почему их не не селят вместе, повисали в воздухе.

Наконец директор заявил, что, по мнению врачей, дедушке будет только хуже, если его поместят в бабушкину палату. Они решили, что его здоровье слишком слабо, и, пытаясь ухаживать за ней, он может навредить себе. А вдруг с ним что-нибудь случится, когда он попытается переложить или приподнять ее? Они хорошо знали дедушку, его самостоятельность и желание все делать «как надо».

Сначала мама согласилась с их решением, но чем дальше, тем сильнее росло ее беспокойство. Дедушке было плохо вдали от жены. Он хотел лишь одного: быть рядом со своей «милой», с которой прожил 68 лет. Он постоянно говорил об этом и все время грустил. Искра в его красивых синих глазах погасла.

Я не видела дедушку с момента его поступления в лечебницу. Когда мама, сдерживая слезы, рассказала мне о случившемся, меня охватила печаль. Дедушка, которого я так любила и который был моим кумиром в детстве, проводил последние годы своей жизни в одиночестве и унынии. Он, моя связь с бесконечностью, пребывал в отчаянии. Ему не оставили ни выбора, ни возможности распоряжаться своей жизнью.

Я решила взять ситуацию в свои руки. Я позвонила директору лечебницы и спокойно объяснила ей: дедушке необходимо поселиться в одной палате с бабушкой – ведь таково было наше обещание. Но она настаивала: он может перестараться и навредить себе, пытаясь ухаживать за бабушкой. Я не отступала: они прожили в браке целых 68 лет, почему же под конец этой долгой жизни, полной любви, им не дают быть вместе?

Мы спорили довольно долго, и наконец я вышла из себя.

– Какой в этом смысл? – спросила я. – Если бы дедушка в свои 98 лет и при повышенном уровне холестерина обожал сыр, знаете что? Я бы ему позволила. И вообще-то я всегда покупаю ему его любимый сыр! Для него очень важно быть в одной палате с бабушкой. От этого зависит его самочувствие, его настроение, даже искорки в его глазах!

На другом конце провода повисла долгая пауза. Наконец директор лечебницы сказала, что понимает меня и постарается сделать все возможное. Я дала ей время до 14 часов. К этому времени мои дедушка и бабушка должны быть в одной палате. Если этого не произойдет, продолжала я, то я заберу их обоих из лечебницы и отвезу туда, где они смогут жить вместе.

Потом я позвонила маме и сказала:

– Бросай все, поехали к бабушке с дедушкой.

Я заехала за ней, по пути купив дедушке цветной телевизор. Мама уже стояла в дверях, и мы отправились в лечебницу – теперь все было под контролем.

Когда мы приехали, то увидели, что бабушка крепко спит, а дедушка сидит рядом и гладит ее волосы. Он улыбался, и в его синих глазах я увидела знакомые искорки. Дедушка разгладил бабушкино одеяло, а потом снова стал рассказывать мне о своей «милой», о том, как сильно он ее любил. Он все говорил и говорил, вспоминая ярмарку и красный ободок в ее прекрасных каштановых волосах. Потом показал фотографию в своем бумажнике. Он наконец был дома.

Канун Рождества всегда был моим любимым днем в году.

24 декабря 1969-го я жила одна в своей первой квартире. За несколько часов до семейного сборища у мамы я решила сделать кое-какие покупки. На третьем этаже старейшего и лучшего магазина нашего города я купила большую корзину изысканных сыров, копченых устриц, бутылку вина и бокалы, чтобы отправиться вместе со всеми этими деликатесами к своей семье.