Я наконец-то узнала его имя. Нет, я не подслушивала! Я даже никого не спрашивала о том! Просто когда в очередной раз слонялась по улицам и проходила мимо магазина сладостей, вдруг услышала, как к нему обращается молодая покупательница. Услышала и услышала. И пошла мимо.

Там куда-то рванулась третьеклассница из нашей младшей школы. Рекламу на ножках случайно зацепила локтем — и свалила. И девушки с визгом отшатнулись. А реклама с грохотом упала, подняв облако пыли. Я обернулась на шум. Синдзиро как раз ринулся ее поднимать, а виновница переполоха сбивчиво заизвинялась. Но, подняв свою вещь, молодой мужчина почему-то посмотрел в мою сторону. И почему-то сразу на меня.

Глаза у него были черные. Такая темная радужка, что казалась слившейся со зрачком. То странное чувство, будто ты смотришь в бездну, в ночной мрак. А оттуда кто-то внимательно глядит за тобой. Правда, он моргнул через миг и улыбнулся мне приветливо, хотя мы особо и не разговаривали прежде. Не знаю, чего они так толпились вокруг него? И чего стали так сердито на меня оглядываться?

Я развернулась, успев заметить росчерк моих черных волос, собранных красной лентой на голове — и пошла мимо.

Даже рядом с Синдзиро мое сердце билось спокойно.

Солнечных дней потихоньку становилось больше. Утки, облюбовавшие парк соседнего района, неожиданно из серых стали яркими, заставляя расцвести берега диковинными сочными разводами. Газеты сообщали, что скоро начнет цвести ранняя сакура. Ох, скоро парки будет затягивать нежно-розовой пеленой лепестков! Хотя, конечно, на острове Окинава сакура цвела еще в январе. А уж лилии там можно видеть весь год.

Папа обещал съездить со мной на Окинаву, но ему отпроситься с работы не удалось. Он страшно извинялся и там, и передо мной. Я, вздохнув, его простила: все-таки, он хотел меня порадовать. Как там его начальник, простил или нет, не знаю.

Как и подозревала, вокруг магазинчика сладостей было не протолкнуться 14 февраля. Наверное, влюбленные и восхищенные Синдзиро школьницы и студентки решили вернуть ему весь скупленный товар в знак своих пылких и глубоких чувств к нему. А он потом будет обратно им все продавать — и получит двойную выручку. Все-таки, удобно, наверное, быть красивым молодым мужчиной.

Хотя… нет, лица у собравшихся девочек и женщин были печальные. Ой, надо же, магазинчик сладостей сегодня был закрыт! В такой день! Это так странно!

Впрочем, я прошла мимо.

Снова падал снег. Холодный, мокрый. А у меня снова не было зонта. И я опять промокла и продрогла. Может, заболею, в больницу попаду — и папа напишет о том маме? И мама вернется?.. Хотя бы ради меня в больнице?.. А вдруг я умираю! В конце концов, даже если мама с папой поссорились, не может же мама сразу забыть меня, ведь она меня любит! Ведь любит же?..

Все ходили парочками. Вот, даже из поклонниц Синдзиро кто-то уже отошел из магазина и брел с кем-то из мальчишек или парней рядом. А я шла одна. Папа и сегодня допоздна будет на работе. Хотя я уже научилась лучше готовить — и хотя бы ужином его порадую.

Но идти одной было так одиноко! И через сколько-то шагов я начала плакать.

— Он тебя отверг? — спросили участливо за моей спиной.

И дождь внезапно закончился. А, нет… это надо мной появился яркий красный зонт.

Растерянно обернулась. И увидела Синдзиро, сегодня одетого в спортивный костюм, большой, объемный, скрывающий фигуру. И волосы свои роскошные он нынче спрятал под кепку. И выглядел почти обычным.

— Нет… — выдохнула растерянно.

Чуть помявшись, проворчала:

— У меня и нет никого.

— И чудно, — широкая улыбка. Но не такая как обычно. Не дружелюбная. И не услужливая. Скорее, какая-то резкая и хищная, — Свободному быть чудесно. Намного лучше, когда тебя не тянет ни к кому, — он зевнул, постукивая по рту свободной ладонью, ногти на которой были чуть длиннее, чем у мужчин обычно, ровно-ровно обрезанные и чистые-чистые, — Ведь иногда нас тянет к тем, кого совсем не тянет к нам. И иногда что ни сделаешь — не люб. Куда лучше держаться дальше от этого заразного чувства, — тут Синдзиро чихнул.

— Ну…

С этой стороны, я об этом всем никогда не задумывалась. То есть, я слышала истории о безответной трагичной любви. Читала. Видела в фильмах. Но как-то… У меня никогда так не было. И я не понимала, с чего они там начинали болеть, «хиреть и угасать». И, уж тем более, бросаться в море или себя ножом резать.

— А плачешь чего? — спросил мужчина серьезно.

— Мама… исчезла! — всхлипнула.

Синдзиро обошел меня и наклонился так, чтобы наши глаза оказались напротив друг друга, при этом продолжая удерживать зонт так, чтобы капли не падали мне и ему на лицо.

— Ты только не говори об этом всем. А то над твоим папой будут смеяться.

— Ой! — испуганно зажала рот рукой.

— Всем уже рассказала? — холодная насмешка.

Смущенно призналась:

— Только нашему полицейскому.

— Ну, он вроде не очень много болтает, — продавец сладостей задумчиво поскреб правую бровь ногтем.

— Но… но он обещал что поспрашивает у других полицейских, — уныло опустила голову.

— Слушай, дитя, это хорошая идея, — мужчина меня похлопал по плечу, хотя и как-то резче и более отстраненно, чем полицейский. Как будто равнодушно, — Не плачь, ты сделала лучшее из того, что могла. В конце концов, полиция и обязана искать пропавших людей.

— Ну… может… — снова разревелась.

Все-таки, обидно, когда ты маленький ребенок и ничего не можешь сделать. И даже не понимаешь толком, что там случилось у взрослых. А они подло очень молчат, чего.

В рот мне неожиданно легло что-то мягкое и теплое. Нет, острое.

Скосив глаза, обнаружила, что Синдзиро заткнул мне рот булочкой в форме рыбки, с бобовой пастой. Заботливый. Хотя и грубо мне рот затыкать.

Подняла взгляд на него. Он смотрел на меня как-то иначе. Уже даже вроде бы сочувственно. Я утерла слезы, продолжая стоять, зажимая в зубах булочку-рыбку. Снова взглянула на него. Печального.

И сердце мое вдруг как-то странно забилось.

— Будь сильной! — проворчал Синдзиро, — Это один из лучших выборов в нашей жизни. В конце концов, в мире не так и много людей, которые купятся на наши слезы — и передумают, — и повернувшись ко мне спиной, ушел.

Вместе с зонтом.

Нет, он сделал несколько шагов и вдруг выпустил свой алый зонт из рук, опуская его на дорогу. Проворчал, не оборачиваясь:

— Не мокни под дождем, а то заболеешь!

— Но… — робко начала я.

Но продавец сладостей не слушал меня и ушел. А зонт, выходит, оставил мне. И ушел в сторону противоположную его дому-магазину. Выходит, ему вовсе не хочется принимать весь тот шоколад, который ему притащили поклонницы. И он не будет продавать его им потом.