превращается в покинутые коридоры и затянутые паутиной люстры. Вместо утреннего солнца на небе восходит луна. Я моргаю раз, другой, но картинка не хочет исчезать.

Оборачиваюсь к биби. Ее рука лежит на ключице. От шеи к кончикам пальцев ползет, поднимаясь выше по руке, легкий дымок. Мне хочется спросить у нее: «Что случилось много лет назад? Ты убежала? Или побег не удался? Счастлива ли ты?»

Но вместо этого биби обращает на меня расплывчатый взор и спрашивает:

– Ки асти?

– Кто я? – шепчу в ответ. – А кто ты?

Биби-джан лишь моргает.

Поэтому я делаю то, что у меня получается лучше всего. Снимаю очки. Взъерошиваю волосы. Говорю: «Меня зовут Сара-джан».

* * *

У всех массовых сборищ семейства Амани есть общая черта: это – организованный хаос.

Завязка всегда одинаковая. Обсуждение с самыми благими намерениями. Тщательная подготовка. Разговоры в групповых чатах. Потом долгожданный день наступает – и начинается.

– Я же говорила тебе принести кишмиш и панир. – Мадар щиплет себя за переносицу.

– Мне было некогда готовить, а на маленьком афганском рынке все закончилось. Поэтому накрывай на стол, будем есть чапли-кебаб. – Хала Гульнур смеется, столкнувшись с младшими детишками халы Назанин, Харуном и Мадиной, петляющими среди взрослых в вихре хохота.

Когда в наш маленький дом заявляются десять тетушек и один дядя, сразу становится тесно. А если добавить значительное количество детей и других гостей, дом трещит по швам.

Обычно мне такие мероприятия очень нравятся.

Но сейчас я вижу передо собой лишь свою юную бабушку, собравшуюся бежать из дома.

На наших семейных праздниках есть традиция: все, кто попадает в категорию колючих подростков, прямиком направляются в мою комнату и сидят там, прячась от общения, пока взрослые нас не хватятся. Именно это и происходит сейчас. Ко мне набилась куча народу. Плюхаюсь на кровать, пытаясь занять местечко поудобнее.

– Ребят, честное слово, я собралась помирать и останусь тут лежать навечно, так что подвиньтесь.

– Эй, поосторожнее, – ворчит Маттин, получив локтем под мышку.

Он разваливается и подгребает под себя обе подушки, а Амина и Айша – дочери халы Моджган – толкаются, отвоевывая кусочек места в изножье моей широкой кровати. Аман стоит, прислонившись к кроватному столбику, и приглаживает волосы пятерней.

Айша вздыхает:

– И кого же ты, Аман, хочешь тут впечатлить?

Щеки Амана вспыхивают:

– Просто стою, никого не трогаю.

– То есть позируешь с небрежным видом, глядя куда-то вдаль, – с усмешкой поддразнивает Амина.

Маттин фыркает:

– Он стал такой с тех пор, как девчонка в школе сказала ему, что ей нравится его челка.

Под дружный смех и возгласы «Ой-ой!», «Ха-ха, девчонка!» Аман выскакивает из комнаты.

– Пойду достану вам, болванам, чего-нибудь поесть.

– Принеси мне запеченных зити, – кричит вдогонку Амина. Маттин толкает ее ногами, и она скатывается на пол. – Маттин, если ты хоть немножко сотрешь мне тональный крем, пеняй на себя.

У меня глаза лезут на лоб аж до самого затылка. Хватаюсь ладонями за щеки.

– Объясните, будьте добры, чего вы все завалились в мою комнату?

– Да ладно тебе. – Айша, глядя в мое зеркало, поправляет прямые каштановые волосы. Зелеными глазами ловит мой взгляд в отражении. – Твоя комната – единственное место, где можно спастись от тетушек.

Амина откидывает волосы за спину и кивает. Вытирает уголок глаза, стараясь не испортить подводку.

– И, кстати, это мы должны тебя спросить, что ты здесь делаешь. Разве тебе не надо ехать к папе?

– Да. – На меня устремляются три пары глаз.

– Это мой дом. – Сидя на теплом стеганом одеяле, обливаюсь пóтом. – Что хочу, то и делаю.

– Проблема не в том, что я не желаю тебя здесь видеть. Как подруга ты, конечно, прикольнее, чем Амина… – Айша застывает с расческой в воздухе и оборачивается ко мне. – Не пойми меня неправильно, но ведь вроде как принято этот день проводить со своим отцом?

Не груби, Сара. Не гру…

– Кто бы говорил. Что-то я не вижу здесь твоего отца.

Все, кто есть в комнате, замирают, онемев.

Тьфу ты черт. Готова забрать эти слова обратно в тот же миг, как они срываются с моих губ. Но, поскольку это невозможно, выпрямляю спину и сталкиваюсь взглядом с Айшей.

– Не смешно, – натянуто бормочет она. Пальцы, сжимающие мою расческу, белеют. – Забудь, что я говорила, – подруга из тебя отстойная.

Амина резко встает, приглаживает кремовое платье. Кладет руку на плечо сестры. Подталкивает ее к двери.

– Да, Сара, не могу сказать, что рада тебя видеть. Надеюсь, ты сумеешь сама разобраться со своими загонами.

Они выходят, не сказав больше ни слова, и чуть не сбивают с ног Амана, идеально балансирующего с пятью тарелками.

– Эй, вы куда? – в замешательстве спрашивает он.

Маттин вздыхает и переворачивается на живот. Подперев голову локтями, с интересом смотрит, как я хватаю подушку и визжу в нее.

– Ну и зачем ты все испортила?

– Плевать, – бурчу я в подушку. Мне нужно еще хоть пару секунд. Не хочу, чтобы они видели мое раскрасневшееся лицо.

– О чем это вы тут? – Аман садится на кровать, скрестив ноги, и открывает банку газировки.

– Она завела разговор об их отце. – Маттин многозначительно переглядывается с Аманом.

– Ого.

– Они первые начали. – Отшвыриваю подушку и ссутуливаюсь, скрестив руки на груди. – Если я хочу в День отца остаться здесь, то какое мне дело, кто что об этом думает?

– Я все понимаю, – говорит Маттин. – Но их отец бросил семью, не сказав ни слова, и переехал на другой конец света. По-моему, если бы они могли, они бы не отказались. – «Тоже быть со своим отцом». Договаривать фразу нет смысла – я и так поняла, что он имеет в виду. – По-моему, уж кто-кто, а они-то лучше всех знают, каково тебе сейчас.

Маттин прав, терпеть его за это не могу. Но как ему сказать, что если бы мы поменялись ролями, то мне бы меньше всего хотелось, чтобы кто-то напоминал мне об утрате?

Маттин не настаивает на ответе, и я рада видеть, что он берет у Амана одну из тарелок и впивается зубами в кусок курицы.

– Эй, это моя тарелка, – ворчит Аман.

В дверь тихо стучат. Входит хала Назанин в ярко-голубом платье. Платок такого же цвета мерцает над прищуренными глазами. Хала впивается в меня взглядом. Мы все на мгновение съеживаемся.

– Мы уже нарезаем торт. Приходите. Немедленно, – объявляет она и спешит обратно в столовую.

– Если бы я лежала на смертном одре, как вы думаете, они сочли бы это за оправдание, почему я туда не явилась? – Я театрально закрываю лицо рукой.

Маттин толкает меня под локоть.

– Пойдем. Все не так плохо. Потерпишь несколько минут и сможешь вернуться в свое убежище.

Я откидываю волосы с глаз, он протягивает руку, помогая мне подняться.

– Я тебя поддержу.

Мы плетемся в столовую. Там полно народу. Все папы выстроились в шеренгу бок о бок и держатся за руки. В середине стоит черно-белая фотография моего дедушки. На снимке баба-джан молодой, царственный. Куда я ни двинусь, его серые глаза устремлены на меня, словно он знает, что мне известна правда.

Стол перед мужчинами уставлен сладостями. Сочные ягоды, припорошенные сахарной пудрой кремовые рулетики с фисташками, длинные ряды идеального печенья к чаю, а в самом центре – скромный торт с надписью «С Днем отца!». И в нем всего одна большая свеча.

Меня обступают тетушки, они суетятся, выбирая идеальный ракурс для фотографии. Протискиваюсь к биби-джан. Она смотрит перед собой, сжимая трость. Улучив момент, показываю ей на дедушкину фотографию:

– Кто это?

Ее расплывчатый взгляд скользит по снимку баба-джана, и она морщит густо напудренный лоб. Наконец произносит:

– Не знаю.

– И я тоже, бабушка. – Я со вздохом беру ее протянутую руку и вывожу ее из невыносимо жаркой комнаты в тот самый миг, когда мадар вместе с халой Назанин громко суетятся, выбирая наилучший ракурс для фотоснимка мужчин, режущих торт под всеобщие крики: «С Днем отца!»

– Погодите! – кричит момо Али и жестом подзывает мою маму и халу Моджган встать рядом с ними, потому что каждая из них – одновременно и за мать, и за отца. На миг останавливаюсь и вижу, что мадар протискивается к своему брату. Ее