которая как есть голая, с кровоточащим плечом, подступает к нему. Глаза ее выходят из орбит, а губы безудержно дрожат. Она вся мокра. Она идет к нему, прижав руки к бокам, переступая через собственную одежду и сорго, рассыпанный из разбившейся миски. Она подходит вплотную, и ее кровь всё еще у него во рту.

Одной рукой он хватает ее за шею, а другой ощупывает живот в поисках признаков ребенка. Изо рта и до самого подбородка у него вырастают собачьи клыки. Его пальцы грубо шарят у нее между ног, но ей всё нипочем. Своим средним пальцем Импундулу тычет женщине в грудь, и коготь из пальца ее пропарывает. Оттуда, приливая, брызжет кровь, а он вскрывает женщине грудную клетку и ищет сердце. Травяному троллю Элоко на сердце наплевать. Он охотится только в одиночку или со своими сородичами, но с той поры, как Король пожег его лес, чтобы посадить табак и просо, он примыкает к кому угодно.

Не знаю, двое их там или просто один упоминается дважды, а затем представьте себе: туча мух, жужжащий их рой, разжиревший от крови. Мухи на мгновение отлетают в сторону, и на коврике становится виден мальчик, весь как есть в оспинах. Из их дырочек вылезают червячки – десять, десятки их, сотни, – выскакивают из кожи, расправляют крылышки и разлетаются. Глаза мальчика широко открыты, его кровь капает на коврик, тоже покрытый мухами. Они кусают, хлопотливо роются, сосут. Рот ребенка приоткрывается, и из него вырывается стон. Этот мальчик – сплошное осиное гнездо.

– Неужели Адзе? – удивляюсь я. – Ты хочешь сказать, что с ними странствует и он? Ведь адзе вроде как предпочитают холодные края?

– Времена меняются. Кто-то должен был занять место Обайифо. Вот что происходит, когда Импундулу высасывает всю кровь, но останавливается прежде, чем высосать жизнь. В женщину он мечет молнии, которые сводят ее с ума. Судьи вытянули всё это из ее уст, но она не гриот, чтобы слагать стихи. Там были те трое, и еще двое, и еще один. Вот о чем я рассказываю: они действуют сообща, но ведет их всех именно Ишологу. А затем еще этот мальчик.

– Что мальчик? – настораживаюсь я.

– Не валяй дурака, чтобы поймать мудрого. Ты же знаешь, мальчика они использовали, чтобы проникнуть в дом женщины.

– Мальчика они принуждают, – говорю я.

– Ты сейчас рассуждаешь как водяная фея. Возможно, это тоже, но и вот еще что. Он нагнал их через день или два дня, поскольку к тому времени смрад от гниющих тел, которые Ишологу не высосал, был для него приятен. У него был брат, покуда его кто-то не убил в Колдовских Горах.

Следопыт украдкой отводит глаза, после чего снова смотрит как ни в чем не бывало.

– Силой ли, по собственному выбору, не важно. Конечно же, они используют мальчика в качестве приманки, – говорит Икеде.

– Возражений от меня ты не услышишь, – говорю я.

– А сам мальчик отсутствовал три года? – уточняет Мосси.

– Да.

Все в комнате знают, какие слова последуют за этим, поэтому никто их не произносит.

– Откуда им известно о десяти и девяти дверях и как они ими пользуются? – задает вопрос Мосси.

– Надобно их спросить. Один из тех кровососов наверняка сангомин, во всяком случае бывший, – говорю я.

– Женщина, ты действительно утомительна, – вздыхает Следопыт.

– Глупцы, мы теряем время, – говорит всем нам старик и достает из сундука какой-то толстый пергамент.

– О нет, слишком уж много для одного дня. Покажешь нам сегодня вечером, – говорю я.

Мы выходим до того, как гриот возразит. Только тут я замечаю, что не выходит Якву. Потому что он давно ушел.

Этот старикан, чертов гриот. Он не только знает о десяти и девяти дверях, но и нанес их на карту. Следопыт карты прежде никогда не видел, зато Мосси, прибывший сюда морем, смотрит на нее как околдованный.

– Я думал, что эти земли не изведаны, – произносит он, а затем любопытствует, нарисованы ли они мастерами с Востока. Икеде спрашивает, уж не думает ли он, что рисовать умеют только люди цвета песка, что префекта слегка смиряет.

– Они у тебя отмечены красным – по какой науке? – интересуюсь я.

– Математика и измерительное искусство. Никто не путешествует дольше, чем один переворот песочных часов в четыре луны, если только он не перемещается как боги или не задействует все десять и девять дверей.

– Значит, это они, – произношу я. – А все или нет?

– Все, что мы знаем. Но их может быть и больше. Возможно, где-нибудь на юге.

– Что еще мы о них знаем?

– Ты и так знаешь много.

– Да я не о том, старик.

– Хм, – с лукавинкой усмехается он. – Известно и кое-что еще. Ступая в дверь, ты можешь проходить через нее сколько угодно раз, но не можешь ступать по своим стопам обратно, пока не ступишь во все двери. Так что если эти вампиры останавливаются где-то от пяти до восьми дней, то полный цикл они совершают примерно три раза за год. Где-то так.

– А что произойдет, если я вернусь в Архивную палату? – спрашивает Следопыт.

– Ее больше нет, – напоминает Мосси.

– Но дверь всё еще стоит. Или если я вернусь в Темноземье?

– Мы не знаем. Никто из выживших об этом не рассказывал, – говорит Икеде. – Эти порталы они, должно быть, используют уже года два. В Архивной палате есть бумаги, в которых говорится, что и дольше.

– Не «есть», а «были», – поправляю я.

– Их почти невозможно отследить, даже если знать, что они действуют по лекалу. Некоторые места жертвами богаты, другие нет, а кое-где им сопротивляются. Но они идут прежним курсом до тех пор, пока странствие не завершится, а затем возвращаются обратно. Вот почему я всякий раз рисую линию со стрелками на двух концах. Стало быть, они убивают ночью; уничтожают только один дом, реже два, иногда три или четыре – все убийства, которые им по силам совершить за семь или восемь дней, – а затем исчезают, прежде чем появится какой-либо реальный след.

Следопыт указывает на карту и говорит:

– Если бы я двигался из Темноземья в Конгор, то здесь, где от Миту недалеко до Долинго, мне пришлось бы идти через Увакадишу, если нужно подкормиться, или же прямиком на юг, в Нигики. Если они движутся в обратном направлении, а последнее, что мы о них слышали, произошло к северу от Нигики, даже севернее реки Кеджере, то они направились в сторону…

– Долинго, – отвечает Мосси, прижимая палец к карте. – К Долинго.