Еда простояла на столе значительно дольше, чем обычно мог вытерпеть вечно занятый Цезарь. Но когда день уже начал незаметно переходить в вечер и в перистиле стало темнеть, хозяин дома незаметно кивнул Евтиху — и появились слуги. Аврелия поднялась из-за стола.

— Юлия, нам пора уходить, — сказала она.

Поглощенная разговором об Эсхиле, Юлия вскочила и с трудом вернулась в реальность.

— О, бабушка, уже пора? — воскликнула она. — Я и не заметила, как прошло время.

Ни словом, ни взглядом не дала она понять, что ей не хочется уходить или что ей не понравилось, что бабушка положила конец особому удовольствию — да, да, именно так Юлия назвала свою беседу с Помпеем. Когда у ее отца бывали гости, обычно ей не разрешали находиться в столовой, поскольку ей не исполнилось еще восемнадцати лет.

Она поднялась, протянула руку Помпею как другу, ожидая, что он пожмет ее. И хотя обычно Помпей этого не делал, он взял ее руку — осторожно, словно она могла сломаться, — поднес к губам и чуть коснулся ее губами.

— Благодарю тебя за компанию, Юлия, — проговорил он, с улыбкой глядя ей в глаза. — Бруту очень повезло.

И — Цезарю, после того как женщины ушли:

— Бруту действительно очень повезло.

— Я тоже так думаю, — ответил Цезарь, улыбаясь своим мыслям.

— Я никогда не встречал девушки, подобной Юлии!

— Юлия — бесценная жемчужина.

После этого уже все слова были излишними. Помпей стал прощаться.

— Приходи, Магн, — пригласил его Цезарь, стоя у порога.

— Завтра, если не возражаешь! Послезавтра мне предстоит ехать в Кампанию, и меня не будет в Риме неделю. Ты прав. Так жить нельзя. Три-четыре философа для компании. Как ты думаешь, зачем мы вообще селим их у себя?

— Для умных бесед в мужской компании. И выбираем из всех философов только таких, каких женщины дома не захотят иметь своими любовниками. А еще они нужны нам для чистоты нашего греческого, хотя, я слышал, Лукулл обязательно вставляет несколько грамматических ошибок в греческий вариант своих мемуаров. Нарочно — чтобы удовлетворить греческих грамотеев, которые все равно не поверят, что римлянин может говорить и писать на чистейшем эллинском. Что касается меня, у меня нет привычки селить у себя философов. Они такие паразиты.

— Ерунда! Просто ты — лесной кот. Ты предпочитаешь жить и охотиться в одиночку.

— О нет, — тихо возразил Цезарь. — Я живу не один. Я самый счастливый человек в Риме, ведь я живу с Юлией.

С Юлией… которая поднялась в свои комнаты, возбужденная и ослабевшая. Рука ее еще чувствовала его поцелуй. Там, на полке, стоял бюст Помпея. Она подошла к нему, сняла с полки и бросила в корзину для мусора, стоявшую в углу. Статуя — это ничто. Теперь, когда она видела его, разговаривала с живым человеком, бюстик уже не нужен. Правда, Помпей не такой высокий, как папа, но и не маленький. Широкоплечий, мускулистый. Когда он лежал на ложе, живот его оставался упругим, а не расплывался, как обычно бывает у мужчин среднего возраста. Замечательное лицо с самыми голубыми глазами, какие ей когда-либо приходилось видеть. А эти волосы! Чистое золото — и так их много! Они обрамляли его лоб. И какой красивый! Не такой, как папа, который был классическим римлянином, но интереснее — ведь красота его необычна. Поскольку Юлии нравились маленькие носы, она и здесь не нашла повода для критики. И ноги у него хорошей формы!

Девушка подошла к зеркалу, подарку отца, который бабушка не одобрила, потому что оно было закреплено на вертушке, а идеально отполированная серебряная поверхность отражала человека с головы до ног. Юлия сняла всю одежду и стала рассматривать себя. Слишком худая! И грудей почти нет! Нет ямочек! Она разрыдалась, бросилась на кровать и плакала, плакала, пока не уснула, подложив под щеку руку, которую он поцеловал.

— Она выбросила бюст Помпея, — сообщила Аврелия Цезарю на следующее утро.

— Edepol! Я-то думал, что он нравится ей.

— Ерунда, Цезарь, это отличный знак. Она уже не довольствуется его копией, она хочет реального человека.

— Ты меня успокоила. — Цезарь взял бокал с горячей водой и соком лимона и стал медленно пить, постепенно приходя в хорошее настроение. — Сегодня он опять придет обедать. В качестве извинения за столь быстрый повторный визит он объяснил, что завтра уезжает в Кампанию.

— Сегодня он будет окончательно завоеван, — уверила Аврелия.

Цезарь усмехнулся.

— Я думаю, он был завоеван в тот самый миг, как только она вошла в столовую. Я знаю Помпея уже много лет. Он проглотил крючок так глубоко, что даже не почувствовал наживки. Ты помнишь день, когда он явился к тете Юлии просить руки Муции?

— Да, помню. Очень хорошо помню. От него несло розовым маслом, он был глуп, как жеребенок на поле сражения. Но вчера он был совсем другой.

— Он немного повзрослел. Муция была старше его. Чувства совсем другие. Юлии семнадцать лет, а ему уже сорок шесть. — Цезарь вздрогнул. — Мама, ведь это почти тридцать лет разницы! Неужели я такой хладнокровный? Я не хочу, чтобы моя дочь была несчастной.

— Она и не будет несчастной. Помпей умеет ублажать своих жен — пока он их любит. Юлию он не разлюбит никогда, она — его исчезнувшая юность. — Аврелия прокашлялась, чуть покраснела. — Я уверена, ты превосходный любовник, Цезарь, но жить с женщиной, не принадлежавшей к твоей семье, тебе скучно. Помпею нравится семейная жизнь — при условии, что женщина отвечает его амбициям. А выше Юлии по происхождению он не найдет.

Кажется, у Помпея и не было желания искать кого-то выше Юлии. Если что-то и спасло репутацию Помпея после атаки Катона, когда он бродил по Форуму в то утро, совершенно забыв о своем решении больше никогда не показываться на публике, так это изумление, в которое его повергла Юлия. Сейчас он свободно гулял, заговаривал со всеми, кто попадался на его пути. Совершенно было ясно, что ему наплевать на критику Катона. И многие решили, что его вчерашняя реакция — это просто шок. Сегодня в Помпее уже не заметно никакого смущения или негодования.

Юлия стояла у него перед глазами. Ее образ он различал в каждом встречном лице. Ребенок и женщина — все в одной. И богиня. Такая женственная, с такими красивыми манерами, такая невозмутимая! Понравился ли он ей? Кажется, понравился, но ничто в ее поведении нельзя принять за сигнал, свидетельствующий о желании соблазнить. Но ведь она помолвлена. С Брутом. Не только неопытным, но и безобразным. Как может столь чистое и неиспорченное создание выносить все эти отвратительные прыщи? Конечно, брачный контракт подписан уже много лет назад, так что Брут со всеми его прыщами не был ее добровольным выбором. С точки зрения общества и политики это был отличный союз. Да еще золото Толозы оказало свое влияние.

В тот же день после обеда в Общественном доме Помпей уже готов был просить руки Юлии, несмотря на Брута. Что удержало его? Только старый страх унизиться в глазах такого знатного патриция, как Гай Юлий Цезарь. Человека, который мог отдать свою дочь любому в Риме. И который отдал ее аристократу, богатому, влиятельному, древнего рода. Такие люди, как Цезарь, не задумываются над тем, что может чувствовать девушка. Они не остановятся, чтобы спросить ее, чего она хочет сама. Впрочем, и сам Помпей был таким же. Свою собственную дочь он обещал Фавсту Сулле по одной-единственной причине: Фавст Сулла был продуктом союза патриция Корнелия Суллы — величайшего из своего рода — и внучки Метелла Кальва Лысого, дочери Метеллы Далматики, которая прежде была женой Скавра, принцепса Сената.