— Тертулла тебя убила бы, — хмыкнул Цезарь и испытующе посмотрел на Красса. — А как твои сыновья? Ты уже решил, кому они достанутся?

— Публий — дочери Метелла Сципиона, Корнелии Метелле. Он должен будет подождать еще несколько лет. Неплохая малышка, если учесть глупость ее папы. Мать Сципиона была старшей дочерью Красса Оратора. Что касается Марка, я думаю о дочери Метелла Кретика.

— Утвердиться в лагере boni — это хорошо, — назидательно сказал Цезарь.

— Я тоже так считаю. Я становлюсь слишком старым для всей этой борьбы.

— Не говори никому о свадьбе, Марк, — попросил Цезарь, поднимаясь.

— При одном условии.

— Каком?

— Я хочу находиться рядом с Катоном в тот момент, когда он узнает.

— Жаль, что мы не увидим лица Бибула.

— Нет, но мы всегда можем послать ему бутылку болиголова. Ему захочется покончить с собой.

Предварительно известив о своем приходе, чтобы быть уверенным, что его ждут, Цезарь на следующее утро явился на Палатин, в дом покойного Децима Юния Силана.

— Неожиданное удовольствие, Цезарь, — промурлыкала Сервилия, подставляя щеку для поцелуя.

Наблюдая это, Брут ничего не сказал, даже не улыбнулся. С того дня, как Бибул удалился в свой дом наблюдать небо, Брут чувствовал, что что-то пошло не так. Во-первых, за все это время ему лишь два раза удалось увидеть Юлию. И каждый раз возникало такое ощущение, что она отсутствует. Во-вторых, раньше он обедал в Общественном доме регулярно, несколько раз в неделю, но последние дни, когда он изъявлял желание остаться на обед, ему отказывали под тем предлогом, что обед предстоит конфиденциальный, ожидаются какие-то важные гости. А Юлия вся сияла, такая красивая и такая чужая. Не то чтобы безразличная… Но такое чувство, словно ее интерес сосредоточился в другом месте, где-то внутри, там, куда она его никогда не пускала. О, она делала вид, что слушает его! Но не слышала ни единого слова, просто смотрела в пространство с нежной и таинственной полуулыбкой. Она не разрешала себя поцеловать. В первый визит у нее болела голова. Во второй раз она просто не хотела поцелуя. Внимательная и извиняющаяся, но без поцелуя. Если бы Брут не знал Юлию, он подумал бы, что ее целовал кто-то другой.

А теперь вот пришел ее отец с официальным визитом, с предварительным оповещением, облаченный в регалии великого понтифика. Неужели Брут все испортил, попросив разрешения жениться на Юлии на год раньше, чем условлено? О, почему он почувствовал, что этот визит имеет отношение к Юлии? И почему он, Брут, не такой, как Цезарь? Ни одного изъяна на лице, ни одного изъяна на теле. Если бы что-то имелось, мама уже давно потеряла бы интерес к Цезарю.

Великий понтифик не нервничал, он не сел, не стал ходить по комнате.

— Брут, — заговорил он, — я не знаю, как сообщать плохую весть, чтобы смягчить удар, поэтому скажу прямо. Я разрываю вашу с Юлией помолвку. — Небольшой свиток лег на стол. — Это чек для моих банкиров на сумму в сто талантов, в соответствии с соглашением. Мне очень жаль.

Брут мешком рухнул в кресло, где остался сидеть с открытым ртом, молча, без слова протеста. Его большие глаза, в которых застыла мука, остановились на Цезаре с тем выражением, какое появляется у старой собаки, когда она понимает, что любимый хозяин собирается убить ее, потому что от нее больше нет никакой пользы. Брут закрыл рот. Хотел что-то сказать, но не смог вымолвить ни слова. И вдруг свет в его глазах померк так быстро, словно задули свечу.

— Мне очень жаль, — повторил Цезарь, тронутый увиденным.

Шок заставил Сервилию вскочить. Она, как и Брут, не могла найти слов. Она увидела, как свет померк в глазах Брута, но не имела понятия, что на самом деле случилось с ее сыном, ибо по темпераменту она была так же далека от Брута, как Антиохия от Олисиппо.

Боль Брута всем сердцем ощутил Цезарь, а не Сервилия. Ни разу не завоеванный женщиной так, как Брут был завоеван Юлией, Цезарь все же мог понять, какое значение имела для Брута его дочь. Цезарь вдруг подумал: «Если бы я знал эту боль, нашел бы я в себе смелость убить человека — вот так, одним словом? Но — да, Цезарь, ты нашел бы в себе силы. Ты убивал и раньше, ты убил бы снова. Однако очень редко это происходило вот так, глаза в глаза. Вот так, как сейчас. Бедный, бедный юноша! Но он оправится от удара. Он впервые захотел мою дочь, когда ему было четырнадцать лет, и с тех пор ни разу не поколебался, не изменил своих намерений. А я убил его — или, по крайней мере, убил то, что его мать еще оставила в нем живого. Как ужасно оказаться тряпичной куклой, разрываемой двумя жестокими людьми, такими, как Сервилия и я. Силан тоже был тряпкой, но не в такой степени, как Брут. Да, мы убили его. Отныне он — всего лишь призрак мертвеца».

— Почему? — резко спросила Сервилия, чувствуя, что ей не хватает воздуха.

— Боюсь, Юлия мне нужна для заключения другого союза.

— Лучшего союза, чем с Цепионом Брутом? Не существует лучшего!

— Ты права: Брут — тактичный, честный, цельный. Уже много лет для нас было привилегией считать твоего сына членом нашей семьи. Но факт остается фактом: Юлия мне нужна для создания другого союза.

— Ты хочешь сказать, что готов пожертвовать моим сыном, чтобы украсить твое новое политическое гнездо, Цезарь? — спросила Сервилия, оскалив зубы.

— Да. Точно так же, как ты пожертвовала бы моей дочерью, чтобы добиться своей цели, Сервилия. Мы рожаем детей, чтобы они могли наследовать славу и благосостояние семьи. Славу, которую мы добываем для них. Благосостояние, о котором мы заботимся — для них. И цена, которую платят за это наши дети, заключается в том, чтобы служить — нам и нашей семье, если потребуется. Они никогда не знают нужды. Им не знакомы трудности. Они грамотны, умеют читать, писать, считать. Но глуп тот родитель, который не воспитывает ребенка так, чтобы он понял цену высокого происхождения, свободы, богатства и образования. Простые люди могут свободно любить и баловать своих детей. Но наши дети — это слуги семьи. Впоследствии, в свою очередь, они будут ожидать от своих детей того, чего мы ожидаем от них. Семья вечна. Мы и наши дети — лишь небольшая часть ее. Римляне создают своих собственных богов, Сервилия, и все настоящие римские боги — это боги семьи. Очаг, шкаф с масками предков, хозяйство, предки, родители и дети. Моя дочь понимает свою роль члена рода Юлиев. Так же, как понимал ее я.

— Я отказываюсь верить в то, что кто-то в Риме может предложить тебе в политике больше, чем Брут!

— Это может оказаться правдой лет через десять. Через двадцать лет — определенно. Но мне необходимо дополнительное политическое влияние именно сейчас. Если бы отец Брута был жив, все обернулось бы по-другому. Но главе твоей семьи всего двадцать четыре года, и это относится как к Сервилию Цепиону, так и к Юнию Бруту. А мне нужна помощь человека моего возраста.

Брут не двигался, он не закрыл глаз, не плакал. Он даже слышал весь разговор Цезаря с матерью, но не ощущал их присутствия. Они находились где-то рядом, и он понимал, что они говорили. Он запомнит эти слова. Только почему его мать не рассердилась еще больше?