Они поджигали огороженные участки и крали ограды.

В эти годы неопределенности, когда ненавистную Лесную комиссию временно осадили, едва ли приходилось удивляться тому, что жители устроили несколько очень удачных поджогов. Камбербетч даже нанял новых констеблей – впрочем, без всякого, разумеется, толку.

– Мы ведь не трогали тебя, Джордж? – Однажды такие слова весело бросил Прайду в Линдхерсте задиристый здоровяк из тех, с кем лучше не связываться.

– Нет. И не надо, пожалуйста, – ответил Джордж.

– Я бы на твоем месте об этом не волновался, Джордж, – ответил тот. – Спи крепче, и все.

Жене Джордж признался:

– Я совершенно не знаю, что делать, если они заявятся. Но уничтожить мои участки не дам.

Но вне этих тревог они жили счастливо. Его семья росла. Гилберту, старшему сыну, было уже десять. Наблюдая за тем, как мальчуган радостно возвращается с охоты на кроликов или бежит к ручью, Джордж как будто возвращался в собственное детство и получал от этого огромное удовольствие.

Сейчас детей у него было четверо, но на свои обходы он обычно брал двоих старших – Гилберта и Дороти. Иногда они спускались у янтарного цвета ручьев и шли вдоль полян, где пони спасались от мух. Смотрели, как вспархивает зимородок, или наблюдали за мелкой местной форелью, а он учил их всему, что знал о Королевском лесе.

В Гилберте он ясно видел себя, а вот на кого похожа Дороти, никак не мог уловить. Черты лица достались от жены, но гибким телом девочка больше походила на долговязых Прайдов. Глаза были настолько темного синего цвета, что казались лиловыми. Глядя, как она помогает матери по хозяйству – печет пироги и хлеб или, по осени, делает яблочное желе, – он улыбался про себя, представляя, как кому-нибудь в свое время повезет с женой. Но при этом она бегала не хуже лани. Гилберт так и не мог ее догнать. Джордж гордился ею больше, чем сознавал.

Однажды летом, когда ей было девять, он сделал небольшое открытие, которое заставило его устыдиться своих чувств.

Каким-то образом на огороженный участок проник олень, и Джордж застрелил его, благо было позволено. После того как они с женой освежевали его и разделали, он отнес заднюю часть туши во Фрайтам, где хозяин «Королевского дуба», единственной гостиницы на мили вокруг в той части Нью-Фореста, согласился ее закоптить. Полученный окорок жена завернула бы в муслин и подвесила бы в дымоходе, где до него не доберутся мухи.

Солнечным августовским днем Джордж отправился во Фрайтам на пони, взяв с собой дочь. Во Фрайтаме выпил немного сидра, перебросился парой слов с хозяином «Королевского дуба» и, погрузив копченый окорок на пони, в хорошем настроении тронулся обратно. Дороти приплясывала в лучах солнца. От пони распространялся аромат ветчины. Они проходили мимо каменистого плато, где рос утесник, и Джордж увидел, как Дороти немедленно рванула туда. Это его рассмешило.

Услышав ее крик, он решил, что, должно быть, дочь упала в зарослях утесника, и позвал ее, продолжая шагать рядом с пони. Крик повторился, и Джордж замер.

– Змея! – вопила Дороти.

Гадюка. В Нью-Форесте водились безобидные ужи, но были и гадюки. Джордж побежал назад.

– Большая была?

Дороти кивнула и показала на дыру в почве в нескольких ярдах от себя, в которой скрылась змея, а затем на свою ногу. В месте укуса та уже начала опухать. Джордж видел отметины от клыков твари. Укус крупной гадюки мог скверно обернуться для маленькой девочки. Прайд нащупал нож, который всегда держал при себе.

– Сядь! – приказал он. – Видишь пони? – (Она кивнула.) – Смотри на него. Не своди с него глаз.

Она уставилась на пони, как он велел, а Джордж сделал ножом разрез. Дороти резко дернулась, но не вскрикнула. Джордж сделал еще один разрез, затем высосал яд, сплюнул, приложился еще раз. Он чувствовал острый вкус губительного яда.

Он занимался этим четверть часа. Дороти дрожала как лист на ветру, но не проронила ни слова. Затем Джордж посадил ее на пони и повез домой.

Именно на обратном пути он понял, что любит ее больше других детей.

Промозглый февральский день. Маленький тесный экипаж катился вниз по дороге мимо Брука. Миссис Альбион стремилась попасть домой до того, как поезд мужа прибудет в Брокенхерст, поскольку везла пакет, о котором не знал полковник.

Окна запотели, и она опустила одно и выглянула наружу.

Зимой иногда кажется, будто весь Нью-Форест обратился в воду. Туманная дымка окутала деревья, цепляясь к обвитым плющом древним дубам, просачиваясь в трещины надломленных ветвей, пропитывая размягчающуюся древесину. Лесную подстилку затопило. Огромные лужи покрыли и тропы, и дерн, и лиственный ковер, превратив все в бурую торфянистую жижу. Вверху, внизу, во всех направлениях всепроникающая сырость как будто стремилась впитаться в самую душу. Нью-Форест часто бывал таким в месяцы старого зимнего хейнинга[41].

Миссис Альбион возвращалась от внуков. После памятной беседы полковник Альбион и Минимус больше не виделись. Разрыв был не только формальным. Если кто-нибудь заговаривал при Минимусе о полковнике, тот лишь пожимал плечами и говорил: «Он на меня орет». Если кто-то имел глупость заговорить о Минимусе с полковником, тот ничего не отвечал, но начинал угрожающе багроветь. Возможно, Минимуса иногда чуть утомляло это тупиковое положение. Возможно, Альбион малость печалился. Но они все равно не общались. И денег не было.

На самом деле немного было. Миссис Альбион весьма разумно откладывала по чуть-чуть из своих средств – достаточно, чтобы купить одежду и нанять горничную, – и отдавала дочери во время тайных визитов в дом у Фордингбриджа. Муж не запрещал ей бывать там, но она мудро утаивала свои посещения. Если полковник Альбион встречал дочь на улице, что бывало крайне редко, то лишь холодно кивал ей. Он ни разу не видел ни одного из двух своих внуков. «Они воспитываются как безбожные варвары, находятся в худшей среде», – хмуро констатировал он. Это была правда, и миссис Альбион глубоко переживала то, что ни сына, ни дочь Беатрис не крестили. «Без сомнения, они и жить будут соответственно, – заключил полковник. – Ничего не поделаешь». Он повидался с семейным адвокатом. В лучших традициях эпохи Фурзи исключили из завещания. Старший сын полковника успел жениться. У него уже был ребенок. Продолжить род предстояло ему. Большинство людей на месте полковника поступили бы так же. Именно таким образом сохранялись династии.

Дети Беатрис были белокурыми, милыми. Смышлеными. Если на то пошло, они научились читать и писать раньше других, так как родители испытывали повышенный интерес к этим занятиям. Если они носились по Нью-Форесту безбожными варварами, как выразился супруг миссис Альбион, то это явно шло им на пользу.

Но хозяйство Фурзи велось ужасно небрежно. Этого никто не отрицал. Днем раньше лопнуло терпение у горничной, и она ушла. Не было ни няньки, ни служанки, только девчушка из сарумского сиротского приюта, которая работала в крошечной кухне. Беатрис не знала, что и делать. Поэтому миссис Альбион было приятно, когда приняли ее предложение обратиться к Дороти, дочери Джорджа Прайда, за помощью.