этот факт какое-нибудь отношение к его заявлению о том, что с некоторыми людьми лучше не связываться, автор зловеще усмехнулся и ничего не сказал.

О маленьком мальчике – чуть позже. А пока вдумайтесь в утверждение: все мы своими корнями уходим в настоящее. Каждый из нас стоит по колено в зыбучем песке Сегодня. Но в голову каждого из нас встроена машина времени, называющаяся памятью. Она относит нас назад в любой год, который нам хочется вспомнить. По тонкой шелковой нитке, исчезающей во Вчера, мы ощупью пробираемся вперед. Память же страхует нас с помощью опыта, и мы сами – только результат того, что мы видели, ощущали и делали в прошлом.

Пойдемте со мной вдоль этой веревочки, к мальчику.

Наугад выбранное лето сороковых годов. Как и обычно летом, мальчик в скаутском лагере. В Огайо в сороковых, когда родителям становилось невмоготу, облегчение приносило лето, поскольку можно было отправить детей в лагерь. За шесть недель следовало отдохнуть и восстановить силы настолько, чтобы наличие в доме детей не наводило на мысли о расчленении.

Мальчик лагерь ненавидел. Его разлучали с домом, с любимыми местами, с игровыми площадками, с друзьями, но главное – с собакой. С ребятами мальчику бывало нелегко сдружиться, а собака сопровождала его всегда.

Вот он возвращается из лагеря, отец встречает сына на автостанции, а у мальчика на уме одно: скорей домой, упасть на колени и обнять пса. Отец ведет себя подозрительно тихо, будто ему немного не по себе. Мальчик чувствует: что-то не так, но он не спрашивает у отца, что именно. Дети так не поступают – это манера взрослых.

Вот они приезжают домой, и мальчик выскакивает из машины, как чертик из табакерки, не дослушав начатую отцом фразу:

– Подожди секунду, я должен тебе сказать…

А собаки на газоне нет. Того друга, который уже должен был бы прыгать вокруг, стараясь лизнуть в лицо, друга, которого мальчик уже полтора месяца не видел, нет. Пусто. Мальчик пугается.

Потом отец усаживает его на стул и объясняет печально и неуверенно, что собаки больше нет. Мальчик не понимает. Он еще никогда не встречался со смертью, с дырами, которые оставляет в этом мире смерть. А когда он узнает, как умерла собака, он меняется. Становится таким, каким раньше не был, и прежним ему уже не быть.

Оказывается, старуха, поселившаяся на той же улице еще раньше, чем мальчик, собака и вся его семья, обнаружила щенка на своем дворе, вызвала собаколовов, и собаку убили раньше, чем об этом узнал отец. Мальчику сказали, что собаку «усыпили», но он знал, что его друга отравили газом – убили.

Мальчику не понять, почему старуха так поступила. «Он же никому ничего плохого не сделал, – это мальчик говорит сквозь слезы. – Он же был маленький, он же никому не мог ничего сделать!»

Мальчик выбегает из дому и допоздна, до темноты, лежит в высоких травах пустыря на той стороне улицы, где они так здорово когда-то играли с собакой. Он смотрит на дом старухи – и вдруг чувствует что-то незнакомое, чего никогда не чувствовал раньше. Он чувствует необходимость что-то сделать, заставить ее заплатить за это злодейство, поквитаться с ней.

И уже за полночь, когда искавшие его люди разошлись по домам, мальчик прокрадывается к старухе во двор.

Там на веревке висит выбивалка для ковров. Он крадет выбивалку и уходит с ней далеко на пустырь, голыми руками копает глубокую яму и бросает туда выбивалку. Плюнув на нее сверху, он закапывает яму, полный ярости, отчаяния и этого нового чувства, подобного которому по силе он до сих пор не знал. А потом идет домой и ложится спать.

Следуйте за мной по шелковой нити памяти к тому, кто был этим мальчиком летом в сороковых годах в Огайо.

Вот он уже взрослый. И узнает, что его работу украла огромная корпорация. Его работу украли, подписали чужим именем и выпустили в свет как свою. И им овладевает то же чувство, которое он часто испытывал с тех пор, пробираясь вперед по колено в сыпучем песке настоящего. Ночью он не может заснуть от злости и бессилия.

Поэтому он включает машину времени, крадет у них выбивалку для ковров, хоронит ее и плюет на могилу.

Он подает на них в Федеральный окружной суд и выигрывает самый большой за всю историю этого нового города процесс о плагиате.

Собаку звали Падди. Процесс о плагиате завершился в апреле восьмидесятого, и мальчик получил триста тридцать семь тысяч долларов.

Старуха уже более тридцати лет как умерла. Но ни похороны выбивалки, ни смерть старухи не утолили жажду мести в душе того мальчишки, что живет в машине времени.

Ибсен сказал: «Жить – значит воевать с троллями».

В этой войне самое мощное оружие – гнев, порожденный жаждой мести. И одновременно самое уродующее, ослабляющее, разрушительное оружие в людском арсенале, делающее своего обладателя берсерком. Будучи разумно, хладнокровно и конструктивно использовано, это оружие вносит равновесие во Вселенную, исправляет то, что в ней неправильно, предотвращает развитие язвы желудка и способствует сохранению самоуважения. Если же оно возьмет верх и завладеет разумом, оружие убьет того, на кого оно нацелено, но при этом, как винтовка, забитая грязью, разнесет в клочья своего обладателя.

В опубликованной в 1983 году книге социальный психолог и журналистка Кэрол Теврис предположила, что давать выход гневу и тем самым избавляться от него – рекомендация неверная, хотя и древняя. Более того, в книге «Гнев: непонятая эмоция» она пишет: «Он остается с вами и устанавливает нездоровую привычку легко возбуждаться, но не приходить к решению».

Физиологическое и психологическое действие гнева может быть катастрофическим. Чертовски убедительное тому подтверждение – публикуемая в понедельник утром статистика внезапной стрельбы из дешевых короткостволов в местных барах. Но даже Теврис соглашается, что гнев «…будучи правильно понят и направлен… представляет собой полезный инструмент для устранения как личных, так и социальных несправедливостей».

Также противоречат выводам Теврис результаты исследования, проведенного физиологом Мортоном Э. Либерманом из Чикагского университета. Они показывают, что шансов дожить до старости больше у людей ворчливых и задиристых – это два первых признака умения использовать месть как отдушину для гнева.

В ходе одного из своих исследований Либерман опрашивал восемьдесят пять человек в возрасте от шестидесяти одного до девяноста трех лет, которые в момент начала эксперимента числились в списках на очередь в три чикагских дома престарелых. Все они перед тем, как их поместили в эти дома, были здоровы физически и умственно. Через год опросили вторично шестьдесят два человека из исходной выборки (остальных опросить не