мнение приносит пользу людям, которые ведут тяжбу относительно этих же самых вопросов, как, например, Эвбул на суде воспользовался против Харета словами Платона, сказавшего об Архибии, что [благодаря ему] в государстве развился явный разврат. К числу новых свидетелей принадлежат люди, которые рискуют подвергнуться опасности в случае уличения их во лжи. Такие люди служат свидетелями только при решении вопроса, имело ли место это событие или нет, существует данный факт или нет, но при определении свойства факта они свидетелями быть не могут, например, при решении вопроса о справедливости или несправедливости, полезности или бесполезности какого-нибудь поступка. В подобных случаях свидетели, непричастные к делу, заслуживают наибольшего доверия, самыми верными свидетелями являются свидетели древние, потому что они неподкупны.

Для человека, не имеющего свидетелей, место доказательств должно занять правило, что судить следует на основании правдоподобия, что это и значит «судить по своему лучшему разумению», что невозможно придать вероятностям ложный смысл из-за денег и что вероятности не могут быть ложно свидетельствованы. А человек, имеющий за себя свидетелей, может, в свою очередь, сказать человеку, не имеющему их, что вероятности не подлежат ответственности, что не было бы никакой нужды в свидетельствах, если бы достаточно было рассмотреть дело на основании одних слов.

Что касается свидетельств, то они могут относиться частью к самому оратору, частью к его противнику, могут касаться частью самого факта, частью характера [противников]; очевидно, таким образом, что никогда не может быть недостатка в полезном свидетельстве, которое, если и не будет иметь прямого отношения к делу, в благоприятном смысле для оратора или неблагоприятном для его противников, во всяком случае послужит для характеристики нравственной личности или самого тяжущегося – со стороны честности, или его противника – со стороны негодности.

Остальные соображения относительно свидетеля, который может относиться к тяжущемуся или дружественно, или враждебно, или безразлично, может пользоваться хорошей или дурной репутацией или не пользоваться ни той ни другой, – все эти соображения и другие подобные им различия нужно делать на основании тех самых общих положений, из которых мы получаем и энтимемы.

Что касается договоров, то о них оратору полезно говорить лишь постольку, поскольку он может представить их значение бо́льшим или меньшим, показать их заслуживающими веры или нет. Если договоры говорят в пользу оратора, следует выставлять их надежными и имеющими законную силу; если же они говорят в пользу противника, [следует доказывать] противоположное.

Доказательства надежности или ненадежности договора ничем не отличаются от рассуждения о свидетелях, потому что договоры получают характер надежности в зависимости от того, каковы лица, подписавшие их или хранящие их. Раз существование договора признано, следует преувеличивать его значение, если он для нас благоприятен: ведь договор есть частный и частичный закон, и не договоры придают силу закону, а законы дают силу тем договорам, которые согласны с законом, и вообще самый закон есть некоторого рода договор, так что кто не доверяет договору или упраздняет его, тот нарушает и закон. К тому же большая часть добровольных сношений между людьми покоится на договорном начале, так что с уничтожением силы договора уничтожается и самая возможность сношений людей между собой.

Легко видеть, какие другие соображения пригодны в этом случае.

Если же закон неблагоприятен для нас и благоприятен для наших противников, в этом случае пригодны прежде всего те возражения, которые можно сделать по поводу неблагоприятного для нас закона, а именно, что бессмысленно считать для себя обязательным договор, если мы не считаем себя обязанными повиноваться самим законам, раз они неправильно постановлены и раз законодатели впали в заблуждение, что, кроме того, судья решает, что справедливо, поэтому для него должен быть важен не договор, а то, что более соответствует справедливости, что справедливое нельзя исказить ни с помощью обмана, ни путем принуждения, потому что оно вытекает из самой природы вещей, между тем как договоры часто возникают на основании обмана и принуждения.

Затем нужно посмотреть, не противоречит ли данный договор какому-нибудь писаному или общему закону и из писаных законов какому-нибудь туземному или иноземному закону, кроме того, не противоречит ли он каким-нибудь другим договорам, более ранним или более поздним. [В таком случае можно утверждать] или что сила на стороне более поздних договоров, или что правильны более ранние договоры, а что более поздние неправильны, смотря по тому, как будет полезнее. Кроме того, следует обсуждать договор с точки зрения пользы: не противоречит ли он [пользе] судей. Много других подобных возражений можно сделать, их легко вывести из сказанного.

Пытка делается некоторого рода свидетельством; она кажется чем-то убедительным, потому что заключает в себе некоторую необходимость. Нетрудно и в отношении к ней привести все возможные соображения: если пытка может быть для нас выгодна, следует преувеличивать ее значение, утверждая, что из всех видов свидетельств одна она может считаться истинной. Если же пытка невыгодна для нас и выгодна для нашего противника, в таком случае можно оспаривать истинность такого рода свидетельств путем рассуждения о характере пыток вообще, – что во время пытки под влиянием принуждения ложь говорится так же легко, как и правда, причем одни, более выносливые, упорно утаивают истину, а другие легко говорят ложь, чтобы поскорей избавиться от пытки. При этом нужно иметь наготове подобные действительно бывшие примеры, известные судьям. Следует говорить, что пытка не может способствовать обнаружению истины, потому что многие упорные и крепкие люди, будучи сильны духом, мужественно выносят пытку, а люди трусливые и робкие, еще не видя пытки, пугаются ее, так что пытка не заключает в себе ничего надежного.

Что касается клятв, то здесь следует различать следующие четыре случая: или одна сторона требует клятвы от другой и в то же время принимает также требование от другой стороны; или нет ни того ни другого; или есть что-нибудь одно и нет другого, то есть или требуют клятвы, не принимая сами требования ее, или принимают требование, сами не требуя ее. Помимо этого может быть еще случай другого рода – если клятва была принесена раньше истцом или его противником.

Не требуют принесения клятвы под тем предлогом, что люди легко приносят ложные клятвы и что, принеся клятву, противник освобождается от своего обязательства, между тем как, если клятва не принесена противником, истец может рассчитывать на его осуждение, что опасности, которой подвергается истец в зависимости от судей, он отдает предпочтение, потому что судьям он доверяет, противнику же нет.

Отклонять требование клятвы можно под тем предлогом, что она была бы произнесена ввиду получения денежной выгоды и что он, говорящий,