дочка этой старой женщины всегда носила хорошие изящные платья, что она даже больше нравилась Хуго, чем мама, чьей красотой все восхищались? Старуха шаркала войлочными туфлями. Эрна же – Хуго с удовлетворением заметил это с первых дней знакомства – чрезвычайно заботилась о своей красивой обуви. Для Хуго красивая женская обувь была высшим проявлением всего самого восхитительного и напоминала ему о чем-то близком. Эрна свои туфли – пять пар – крепко натягивала на колодки и ставила открытыми на низкую полку этажерки. Хуго никогда не проходил мимо, не погладив их. И все же, несмотря на элегантную обувь, Эрна принадлежала не ему, не его светлой комнате, а этой, темной. Очевидно, она была предана тягостной серьезности этого дома, который не позволял с собой шутить. Внутренним взором Хуго внезапно увидел блестящего Целника и подумал о грязной реке, в водоворотах которой могла погибнуть Эрна.

Прежде чем скрыться с дочерью в кухне, фрау Тапперт еще раз вошла со смущенным видом в комнату и спросила мальчика, жеманясь:

– Господин Хуго, вы не голодны? Можно вас чем-нибудь угостить?

Хуго учтиво вскочил:

– Большое спасибо, милостивая госпожа, я совсем не голоден.

При этом он поклонился, прижав руку к груди, и покраснел из-за выражения «милостивая госпожа», которое показалось ему неуместным и могло обидеть хозяйку. Эрна вмешалась, с гневом, будто мать ее чем-то себя унизила:

– Что тебе вздумалось, мама? Хуго можно есть только дома и нельзя перекусывать между едой.

Затем старая женщина последовала за дочерью в кухню, но забыла запереть дверь на замок. Сквозь щель Хуго время от времени слышал то или иное слово. Однако подслушанное, внезапно обрывающиеся куски разговора, только больше спутало его сумбурные мысли о несчастии Эрны. Он мог бы даже прохаживаться по комнате и раз за разом незаметно приближаться к дверной щели, чтобы лучше слышать. Однако остался сидеть прямо и неподвижно. Его руки застыли на голых коленках. К его досаде, мама настаивала на том, чтобы он носил короткие штаны, хотя ему шел уже двенадцатый год. Он не сводил глаз с легковесно раскрашенного отца Эрны, который опирался розовым с голубыми венами кулаком на украшенный прихотливым орнаментом край стола и отвечал на взгляд мальчика взглядом враждебным и неумолимым.

Кажется, Эрна плакала. Хуго еще никогда не слышал, как она плачет. Ему были знакомы лишь ее внезапные и быстро проходящие приступы молчаливости и подавленности. Теперь же из кухни проникали по-детски жалобные всхлипы, совсем короткие и каждый раз одинаковые. Мать молчала. Слышно было только, как ее беспокойные руки громко возятся с посудой. Эрна заканчивала свой рассказ. Тут Хуго услышал голос фрау Тапперт:

– Дай мне ступку! – Затем снова молчание, ропот раскалываемых кусков сахара, кухонная возня, и немного погодя: – На котором месяце, ты говоришь?

Эрна, всхлипывая:

– На третьем…

Мать произнесла несколько неодобрительных слов, но Хуго понял только:

– Почему ты так долго выжидала?

– Боже мой, – ответила Эрна, – я, мам, все откладывала!.. – И снова заплакала.

Хуго вжался в стул. Он сам не знал, почему засели у него в голове мамины слова, когда она отвечала ему на вопрос, как он появился на свет: «Я носила тебя под сердцем, Хуго…» Однако в более подробные объяснения она не углублялась, заявив, что ей нужно написать письмо. Хуго с тех пор избегал это «носимое под сердцем» представлять себе телесно. Это была неприятная, даже неаппетитная мысль, которая, однако, теперь, именно в это мгновение, мучительно ему навязывалась. Вообще казалось, что женщины обладают множеством секретов и хитростей. Некоторые даже заметны. Что означали десятки флакончиков, горшочков, коробочек на мамином туалетном столике, для чего нужны все эти резиновые штучки, на которые наталкиваешься, когда тебе, обуреваемому грубым любопытством, предоставляется случай порыться в потаенных выдвижных ящичках? Зачем лежала мама целый день в постели, если не была больна? Хуго ненавидел эти полные подозрительности, неотвязные размышления. Он принудил себя уставиться взглядом на комод, на котором среди всякого фарфорового хлама стояли два старинных кроваво-красных рубиновых бокала. Мучительные представления смягчились. Голоса зазвучали громче. Фрау Тапперт сказала:

– Сходить, что ли, к Зейферт…

Волнение Эрны, казалось, все усиливалось. Хотя она почти шептала, шепот ее становился все пронзительнее и злее. Тут мать тоже посетовала, сама уже безутешная: «Ах, дитя, дитя!»

Как? Даже фрау Тапперт не могла помочь своей дочери? Судьба Эрны бесповоротно решена. Мрачная, медленно текущая река со множеством мостов ждала ее. Хуго поднялся и робко пересек комнату. Он шел на цыпочках, будто боялся кого-то разбудить – вероятно, отца Эрны, раскрашенного покойника, не сводившего с него глаз. Во время этой осторожной прогулки в нем начало вызревать решение, испугавшее его самого. Но ведь другого выхода нет. Сквозь узкую дверную щель голос Эрны звучал все резче:

– Кто за это заплатит?

– Поставь картошку, – ответила мать.

Эрна не отступалась:

– Я вам месяц за месяцем все отдавала – все, до последнего геллера…

Вместо возражений достаточно красноречиво застучали кастрюли и крышки. Лишь после этого прозвучал спокойный, с сознанием правоты, голос фрау Тапперт:

– Что до меня, ты же знаешь, мне ничего не нужно. Но подумай об Альберте.

Хуго остановился и закрыл глаза. Если из сказанного он и не все понял, одно ему было ясно: мать и брат живут за счет Эрны, благодаря деньгам, которые она зарабатывает в доме его родителей. Вызревающее решение властно зашевелилось в его душе. Одновременно его потянуло к обеим женщинам в кухне, и он бесшумно скользнул поближе. Однако затем отпрянул, когда совершенно изменившийся голос старухи, язвительный, неприятно дрожащий, ударом поразил его:

– Чего же ты хочешь? Мужчин? Они только до болезни доведут, так или этак, а потом еще и деньги требуются!

Хуго снова чинно уселся на свой стул и опустил голову. Перед его внутренним взором красавец Целник и отвратительный Титтель сплавились в одну уродливую фигуру. Узкобедрая и сверкающая очками, она приблизилась к фрейлейн Эрне, держащей кувшин под водяной пальмой фонтана. Видение оборвал грохот тяжелых шагов. Домой вернулся Альберт.

Эрна сказала однажды о своем брате, что он калека с тех пор, как двенадцати лет заболел детским параличом. «Калека» – ужасное слово. Стоило усилий выговорить эти позорно-мучительные слоги. Почему Альберта разбил детский паралич, а Хуго болел только скарлатиной без каких-либо осложнений? Альберт ходил на костылях. Ноги его не слушались. Ему приходилось далеко и с силой отбрасывать их от тела, и лишь потом ступни жестко падали на землю и застывали в равновесии. Юноша со страстным усердием углублялся в изматывающие сложности своей походки. Ничто не заботило его так, как собственные