шкатулки, чашки, бокалы, миниатюры были, в противоположность папиной старине, атрибутами идиллического, уютного быта. На белом столике лежал только что разрезанный том издательства «Таухниц». Хуго прочел название: «The Sorrow of Satan, by Marie Corelli»[77]. Между маминым лицом и его собственным стоял в вазе букет роз. Хуго хотелось спрятаться вместе с мамой в этих розах. Всё – этот салон, цветы, мама, он сам – казалось ему сегодня гнетуще незнакомым, неуютным, не таким, как обычно. Он сидел за букетом, чтобы розы заполняли его поле зрения, и морщил лоб. Ему нельзя отвлекаться. Чтобы бороться за Эрну, ему придется, хотя бы отчасти, ее предать. Как это горько и тяжело! Он не мог придумать, с чего начать. Мама скоро поняла, что в ее ребенке происходит внутренняя борьба, она видела морщины раздумий на его лбу, который попеременно краснел и бледнел. Она испуганно встала, провела рукой под воротником рубашки Хуго – нет ли жара – и пощупала ему пульс. При этом она понимала, однако, что эта физическая заботливость – лишь проявление собственного чувства вины и что мальчик ни в чем не нуждается. Упреки самой себе, даже некоторого рода раскаяние ворвались в ее душу – эти волнения были не новы для нее, но до сих пор она скрывала их от самой себя за правдоподобными отговорками. Ребенок стал для нее чужим. Она уже не узнавала это суровое юное лицо, которое, казалось, с волевым напряжением прислушивалось к неслышимому голосу. Хотя вчера еще она распорядилась подстричь Хуго волосы особенным образом. Красивую голову мальчика следовало привести в соответствие с новой формой колледжа. Какой отвратительной и внешней виделась ей теперь эта торопливая заботливость! И какие пустяки беспокоили ее, когда она отдала душу своего сына чужим людям! Ну, последствия она должна самой себе приписать. Хуго ей больше не принадлежал.

Внесли чайный столик.

Она спрашивала себя: откуда эта внезапная неуверенность? Она не могла скрыть от себя самой – как ни смешно, – что это смущение, смущение перед своим ребенком, который сидел напротив нее такой строгий, такой замкнутый! И не как мать, а как провинившаяся любовница, желающая помириться с мужчиной, начала она ухаживать за мальчиком, наливая ему чай и нарезая пирог.

Хуго, взяв уже чашку, поставил ее снова и неожиданно сказал:

– Мама, я должен тебя о чем-то спросить…

И решившись наконец, после паузы, с колотящимся сердцем:

– Эти Тапперты— ну, семья Эрны – бедняки?

Мама слегка удивилась. Потом подумала: «Это детский вопрос» – и ответила:

– Бедняки? Нет, они, конечно, не бедняки. Просто они стеснены в средствах.

– Кто же тогда – бедняки?

Мама поймала себя на том, что сама не может точно сформулировать. На всякий случай она перечислила:

– Бедные люди, например, – рабочие, которым не платят, бездомные или сироты… Все-таки фрейлейн Эрна где-то училась, она сдала экзамены, кончила курсы, стала воспитательницей, она может сама зарабатывать себе на хлеб… О таких людях говорят, что они живут в стесненных обстоятельствах.

– А мы, мы – богатые люди, мама, правда?..

– Ну, Хуго! Я нахожу, ты задаешь весьма неприятные вопросы. Разве в этом все дело? Разве это главное? Все зависит от других вещей, намного важнее: от духовности, образования, души.

Мама сама была недовольна своим ответом. Она понимала, что уклонилась от простого вопроса и вместо спокойного обсуждения проблемы глупо и лицемерно морализировала. Особенно сопоставление духовности, образованности и души с социальной любознательностью Хуго испортило ответ лживой банальностью и стало воспитательным промахом. Хуго же, который слушал невнимательно, все повторял: «Стесненные обстоятельства… стесненные обстоятельства…»

Он откинулся назад и принялся вдумываться в это выражение. Итак, на квартире фрау Тапперт мир не кончался. Хуго ясно видел перед собой странную, бесконечную анфиладу комнат. И Эрна удалялась, медленно переходя из комнаты в комнату. Двери, которые она проходила, становились все у́же и ниже. Она не могла уже пройти не нагибаясь. Кажется, последняя комната, самая тесная, была покойницкая. Тут Хуго сказал:

– Я все-таки думаю, что они бедняки.

Мама вздохнула:

– Откуда ты знаешь, Хуго?

Мальчик пытался обдумать ответ. Но у него не было сил думать.

– Эрна ведь отдает им все свои деньги – все, что у нас зарабатывает… Знаешь, это, должно быть, из-за Альберта.

И затем признался:

– Мы сегодня там были.

– Так, – сказала мама, неприятно удивленная.

Она страдала навязчивой идеей чистоты. Все чужое, особенно если оно принадлежало к более низкому классу, казалось ей «негигиеничным». «Чужое» и «опасность заразиться» были одним и тем же. Кашлянул где-то бедно одетый ребенок – это, конечно, коклюш. Попадалась на пути толпа школьников – значит несла с собой тучу болезней. Пахло на улице чем-то сомнительным – определенно дезинфицируют поблизости чей-то дом. Шел мимо человек с красным родимым пятном на щеке – нужно задержать дыхание: кто знает, не дурная ли это опухоль? Дверные ручки, перила, монеты – все, к чему прикасаешься, что часто трогаешь, – все это угрожало рукам слоями кишащих бацилл, если не надевать из предосторожности перчаток. Сами бациллы – мстительное испарение, посланное в светлый мамин мир из глубин враждебной, чужой и некомфортабельной бедности. В том, что Хуго, вопреки всем предосторожностям, заболевал скарлатиной или дифтерией, мама видела лишь подтверждение своих опасений. Теперь же она язвительно спросила:

– Чего ты искал у чужих людей?

Хуго, сбитый с толку маминой нервозностью, позабыл всю последовательность изложения, которую наметил себе, и все свалил в кучу:

– С Эрной случилось ужасное несчастье… Кто ей поможет?.. У нее нет больше денег… И у матери ничего… Альберт, кстати, – изобретатель, а это ведь чего-то стоит, особенно если в детстве заболеешь параличом и не можешь двигаться… Эрне нужны деньги, иначе произойдет что-то ужасное… Фрау Зейферт, с которой хочет поговорить ее мать, ничего не сделает без денег… И вот я подумал, не могли бы вы с папой помочь… ты… и папа…

В отчаянии выкрикнул он последние слова и понял, что плохо сделал свое дело. Он понял это по маминым глазам и по сухому ее тону, когда она спросила:

– Что это за ужасное несчастье случилось с Эрной?

– Я не знаю, мама… Откуда мне это знать? Но я думаю…

Все неумолимее подталкивала его мама к новым признаниям:

– Ну, что ты сам думаешь?

Хуго понимал, что неудержимо соскальзывает в пропасть, но не мог больше сдерживаться:

– Я думаю, что господин обер-лейтенант Целник… или господин Титтель… виновны в этом… Я ведь не знаю…

Ошибка, предательство. Кровь бросилась мальчику в голову и помутила сознание. В мгновение ока в этом ни о чем