— Да, я… я… пью, — ответил он, едва слыша собственный голос из-за рева, стоявшего в ушах.

Она улыбнулась.

— Странно пить холодные напитки зимой. Ваше сердце остается холодным и зимой, и летом?

Как попугай, он бормотал правильные ответы — так легко было вспомнить все, что было, каждое слово, неизгладимо запечатлевшееся в памяти — и хотя голос его звучал нетвердо, она словно не слышала этого, просто продолжала, как и раньше, спокойно глядя на него раскосыми глазами.

Ничего не изменилось.

— Не хотите ли вы поесть? — спросила она.

— Сейчас я… я нет голодный.

Её улыбка осталась той же. Как и легкий вздох. Она встала. Но сейчас она увернула фитиль в масляных лампах и прошла в спальню, которую он опоганил, где погасила лампы совершенно.

Когда его глаза привыкли к темноте, он увидел, что сквозь панели сёдзи проходит чуть уловимый свет от лампы на веранде, едва достаточный, чтобы разглядеть её силуэт. Она раздевалась. Через мгновение раздался шелест откидываемого покрывала.

Когда он смог подняться и встал на ноги, шаря вокруг руками, он вошёл в комнату и опустился на колени рядом с постелью. Он уже давно понял, что она пыталась сохранить лицо, его лицо, вычеркнуть то, что никогда нельзя было вычеркнуть.

— Из моей памяти — никогда, — с болью пробормотал он; лицо его было мокрым от слез. — Я не знаю про тебя, Хинодэ, но из моей — никогда. Мне жаль, мне так жаль. Mon Dieu, как бы я хотел, о, как бы я хотел…

— Нан дэсу ка, Фурансу-сама?

Ему потребовалось некоторое время, чтобы перейти на японский, и он сказал, задыхаясь:

— Хинодэ, я говорить… просто спасибо, Хинодэ. Пожалуйста, извините меня, мне так жаль…

— Но жалеть совсем не о чем. Сегодня мы начинаем. Это наше начало.

Среда, 3 декабря

Хирага мельком увидел своё отражение в витрине мясной лавки и не узнал себя. Прохожие на главной улице едва обращали на него внимание. Он вернулся на несколько шагов и уставился на тусклый образ и новый наряд. Цилиндр, высокий воротник и галстук, с широкими плечами, в талию сюртук из темного сукна, голубой шелковый жилет, поперек него цепочка из нержавеющей стали, прикрепленная к карманным часам, тесные брюки и кожаные сапоги. Все было преподнесено ему в дар правительством Её Величества, за исключением часов, которые подарил ему Тайрер за оказанные услуги. Он снял шляпу и ещё раз оглядел себя, поворачиваясь то одним боком, то другим. Выбритый некогда верх головы теперь покрывали волосы, они изрядно отрасли — конечно, не такие длинные, как у Филипа Тайрера, но определенно достаточной длины, чтобы сойти за европейца. Лицо гладко выбрито. Качество и дешевизна английских бритв сильно поразили его — ещё один ошеломляющий пример мастерства, которого они достигли в промышленном производстве.

Он улыбнулся отражению, довольный своим маскарадом, потом достал часы, полюбовался ими и посмотрел время: одиннадцать часов шестнадцать минут. Словно шестнадцать минут имели какое-то значение, язвительно подумал он, довольный, однако, тем, что так быстро освоился с системой измерения времени гайдзинов. Я много узнал. Ещё не достаточно, но это уже начало.

Дураки. Только потому, что я пользуюсь их платьем и начал носить его, как они, эти глупцы считают, что я изменился. Все они по-прежнему враги, даже Тайра. Тайра сделал глупость, передумав насчет Фудзико, что это на него нашло? Это совсем не укладывается в мой план.

Хирага заметил Струана, выходившего из своей фактории. Британец тяжело опирался на палки. Его сопровождал Джейми Макфей. Женщина Ори шла между ними, увлеченно беседуя с обоими. Это напомнило ему о его встрече с человеком номер два из «Благородного Дома». У него все ещё кружилась голова от цифр и фактов о Западе и подгибались колени при мысли о том, сколько информации выжал из него Макфей о заимодавцах и торговцах рисом вроде Гъёкоямы. «Дзами-сан, мозет, вазмозный вам встречать один из эти 'рюди, ес'ри сикретный, — в отчаянии предложил он тогда, лишь бы его отпустили, — я переводить, ес'ри сикретный».

Сёя ожидал его. Почуяв желание сёи узнать то, что узнал он, Хирага начал играть с ним, принял предложенный массаж. Затем, отдохнувший, в чистой юкате, за изысканным обедом из риса, сушеных кальмаров, выловленного утром морского окуня, нарезанного тонко, как бумага, с соей, дайконом и саке, он сказал, что имел беседу с важными гайдзинами и они ответили на его вопросы. Он пригубил саке и замолчал. Важная информация требовала поощрения. Взаимности.

— Какие новости из Киото?

— Все странно и непонятно, — ответил сёя, радуясь, что ему дали повод заговорить об том. — Мои повелители сообщили мне, что сёгун и принцесса Иядзу прибыли благополучно и поселились во дворце. Патрули Огамы устроили ещё три засады на сиси… нет, прошу прощения, пока неизвестно, скольких убили. Князь Ёси и князь Огама почти не выезжают за ворота своих резиденций… Но Врата теперь охраняются самураями сёгуната, как и в прошлые годы.

Глаза Хираги округлились.

— В самом деле?

— Да, Отами-сама. — Сёя был в восторге от того, что рыбка проглотила наживку. — Странно, правда, то, что совсем недалеко от каждых Врат расставлены тайные заставы из самураев Огамы, и время от времени военачальники двух кланов тайно собираются вместе.

Хирага фыркнул.

— Любопытно.

Сёя кивнул и, будучи старым и опытным рыбаком, резко подсек.

— И да, вот ещё что. Вас это вряд ли заинтересует, но мои повелители полагают, что двое сиси, о которых я упоминал раньше, Кацумата и сиси из Тёсю по имени Такэда, избежали пленения в Киото и сейчас путешествуют по Токайдо.

— В Эдо?

— Мои повелители не сказали. Ясно, что эта новость ничего не стоит. — Сёя поднес к губам чашечку с саке, с тайным весельем наблюдая за попыткой Хираги не выдать снедавшего его нетерпения.

— Все, что касается сиси, может иметь значение.

— А, ну, в этом случае… хотя и неразумно пересказывать слухи, — заговорил сёя, изображая смущение: он решил, что момент вытаскивать рыбу на берег созрел. — Говорят, что по постоялым дворам Киото бродит слух, будто после первой засады уцелел ещё один человек. Женщина, женщина-самурай, искусно владеющая сюрикеном… что с вами, Отами-сама?

— Ничего, ничего. — Хирага отчаянно пытался сохранить самообладание, тысячи вопросов, как шарики, запрыгали у него в голове. Только одна женщина из школы Кацуматы освоила это искусство. — Так вы говорили, сёя? Женщина самурайского происхождения уцелела?

— Это всего лишь слух, Отами-сама. Глупость. Саке?

— Благодарю вас. Эта женщина, было о ней ещё что-нибудь?

— Нет. Столь пустые разговоры едва ли заслуживают того, чтобы их пересказывали.

— Может быть, вы смогли бы выяснить, есть ли в этой чепухе доля правды. Я бы хотел знать. Пожалуйста.