Из всего этого вытекали стремление «приземлить» Ленина в публицистике, сомнения по поводу мировоззрения юного Ленина (высказывалось мнение, что он примыкал к народникам), отвержение понятия «ленинизм» как теоретического учения — соображения вполне обоснованные, но не соответствовавшие идее сплочения «большевиков-ленинцев», которую он теперь исповедовал.

Троцкий понимал, что в действительности реальным преемником Ленина был не он сам, гордившийся своей начитанностью, прекрасным журналистским слогом, изяществом и внешней аргументированностью устных выступлений, которые, разумеется, вполне сочетались с приверженностью большевистскому догматизму и политиканству. Действительным продолжателем Ленина был низколобый грузин со злобными глазами, побитым оспой лицом, не умевший связно произнести несколько фраз по-русски и в то же время умело рассчитывавший предстоявшие ходы, готовый жертвовать всем во имя упрочения личной власти и почти всегда добивавшийся успеха.

На протяжении 1930-х годов внимание Троцкого все более сосредоточивалось на личности Сталина, и оно стало ведущим, когда в СССР разразился «большой террор». Выдвинув вначале мнение, что сталинская диктатура носит «бонапартистский» характер, Троцкий постепенно отодвинул «бонапартизм» на второй план, выдвинув на авансцену концепцию власти бюрократии. Автор во все большей степени видел в Сталине представителя административного слоя (не класса!), которому удалось захватить контроль над ходом революции и отвлечь ее от благородных целей.

Такой подход был Троцкому необходим по ряду соображений. Он позволял объяснить, почему серая личность Сталина смогла одолеть плеяду блестящих руководителей, прежде всего его самого. При помощи концепции бюрократизма можно было попытаться объяснить процессы, происходившие в СССР, не выходя за пределы марксистской догматики. Этот подход вписывался в схему перманентной революции и позволял утверждать, что революция в России не была поддержана на Западе, не превратилась в непрерывную из-за усталости пролетариата, что привело к бюрократическому перерождению, воплотившемуся в сталинскую власть. Представление о Сталине как «продукте машины» позволяло высказать надежду, что при благоприятных условиях, причем каких именно — война, революция на Западе и пр. — он не предрекал, СССР сможет вновь стать «социалистической» страной в полном смысле слова. Троцкий рисовал Сталина лишь как представителя анонимных бюрократических сил, недооценивал относительно независимую его роль и поддержку власти диктатора из небюрократических социальных источников. Такая постановка вопроса не давала возможности понять всю совокупность сталинского террора, ибо он был направлен против разнообразных сил и групп, включая саму бюрократию. Правда, Троцкий, оценивая Сталина как «продукт машины», был внутренне противоречив. Он часто вырывался за пределы зашоренности и политической целесообразности. Ненависть к «кремлевскому горцу» вступала в конфликт с «социологическим» объяснением сталинизма, делала более острой оценку фактов, связанных с формированием и функционированием личной власти.

Троцкий был первым автором, который во всеоружии фактов, целеустремленно и последовательно приступил к разоблачению политики советского диктатора, не пренебрегая его личными качествами и этапами личного развития, а учитывая и даже порой заостряя их. Полагая, что Сталин был «продуктом машины», Троцкий в то же время считал саму эту машину порождением сталинской воли.

Сильной стороной его критики было отличное персональное знакомство с коридорами, тупиками и лабиринтами кремлевской власти и ее носителями, в числе которых некогда находился он сам, прежде всего хорошее личное знакомство и знание особенностей характера, поведения, привычек, быта того лица, которое теперь становилось главным героем его произведений.

Фиксация личных черт Сталина, в частности его жестокой мстительности, причем фиксация многократная, свидетельствовала, что эта личность являлась для Льва Давидовича не просто «продуктом машины», но таким продуктом, который был наделен специфическими личными чертами и особенностями. И все же, отлично понимая сущность качеств Сталина, которые особенно четко проявились в конфликте генсека с больным Лениным (Троцкий был первым автором, публично рассказавшим об этом конфликте на базе сохраненных им документов[1476]), Лев Давидович вновь и вновь характеризовал Сталина преимущественно как посредственность (правда, иногда как «гениальную посредственность»), своеобразное статистическое среднее, фигуру, порожденную бюрократией.

В такой оценке, помимо приверженности теоретическим схемам, сохранялось, в какой-то мере подавляемое, но все же просвечивавшее через ткань каждого опуса, посвященного Сталину, стремление унизить главного противника, внушить себе чувство утешения, что, мол, не Сталин персонально, а объективно сложившийся исторический процесс в России, анонимно действовавшие социальные силы обыграли его курс на мировую революцию, отрешили от власти, а затем отправили в изгнание. Впрочем, унизить Сталина Троцкий, казалось бы, мог только перед горсткой своих единомышленников, находившихся, как и он, в эмиграции или же постоянно проживавших вне пределов СССР.

С весны 1938 года Троцкий почти полностью сосредоточился на подготовке книги о Сталине. По его просьбе единомышленники в разных странах (или те, кто представлялся таковыми) помогали в сборе фактических данных. Особенно часто он прибегал к содействию сотрудников «Бюллетеня оппозиции», продолжавшего выходить в Париже после гибели Льва, — Лилии Эстрин и провокатора Марка Зборовского. Последний охотно выполнял задания Троцкого, стремясь приблизиться к нему, заслужить благодарность, столь необходимую для закрепления своих позиций во враждебной среде.

Переписка Троцкого с Парижем и Нью-Йорком дает представление, насколько скрупулезно работал он над своим трудом в отличие от предшествовавших авторов. Первая информация, что Троцкий занялся новой работой, появилась 15 апреля 1938 года. Он писал в редакцию «Бюллетеня оппозиции»: «В ближайшие два-три месяца вы не должны ждать от меня новых больших статей. Я обязался в течение ближайших 18 месяцев написать книгу о Сталине… Все мое время, по крайней мере, в течение ближайших месяцев, будет посвящено этой работе… Книга будет носить исторический, биографический и психологический характер, а не теоретико-полемический».[1477] Насчет последнего Троцкий пытался ввести в заблуждение прежде всего себя самого, ибо он должен был стать совершенно другим человеком, чтобы не писать «теоретико-полемической» работы.

И в этом, и в следующих письмах, адресованных как Л. Эстрин и М. Зборовскому, так и американскому стороннику Аби Кагану, проживавшему в Нью-Йорке, Троцкий бомбардировал адресатов просьбами о литературе, о комплектах советских газет и журналов и т. д.[1478] В США материалы для Троцкого подбирала также Рая Дунаевская, являвшаяся в 1937–1938 годах его секретарем, а позже под именем Раэ Спигел ставшая одним из руководителей Социалистической рабочей партии.[1479]