Официальные данные переписей, проведенных в Османской империи и Турецкой Республике, указывают на то, что в период между 1900 и 1927 годами в основных городах происходило резкое падение численности немусульманского населения. Самыми поразительными являются статистические данные о положении дел в Эрзуруме, который одно время был местом проживания многих армян. Там доля немусульман снизилась с 32 процентов от общей численности населения города до 0,1 процента. В Сивасе этот показатель упал с 33 до 5 процентов. В Трабзоне, где всегда проживало много греков, численность немусульман снизилась с 43 до 1 процента. С 1900 по 1927 год доля немусульманского населения Измира сократилось с 62 до 14 процентов В Стамбуле не было столь резкого падения: доля немусульманского населения, которая в 1900 году составляла 56 процентов, к 1927 году снизилась до 35 процентов. Вполне очевидно, что созданная националистами республика сумела отомстить османским армянам и грекам, которые вероломно предали своих мусульманских соотечественников.

Хотя мусульманское большинство Турции включало в себя довольно многочисленные мусульманские общины курдов, арабов, черкесов, грузин, абхазов, лазов, албанцев и прочих, но когда на смену империи пришла республика, в стране несомненно преобладали этнические турки. Как только халифат был столь безапелляционно отменен, исламизм утратил свою значимость: было определено, что страна пойдет по светскому пути развития и что религии будет отведено место только в частной жизни граждан. Медленно вызревала идея, согласно которой турки считались избранным народом новой республики, но что эта новая республика (преемница Османской империи) создана не для того, чтобы подогнать под один стандарт национальные особенности всех ее народов — просто эти особенности должны соответствовать выдвигаемым республикой требованиям. В своей конечной форме эта доктрина была результатом политической и общественной мысли, опиравшейся на давно существующие особенности османско-турецкой культуры, а также на западные идеи и свойственный той эпохе прагматизм.

В правовой и административной сфере, религия, а не этническое происхождение всегда являлась главным признаком османского подданства. Так, в списках налогоплательщиков, а сбор налогов всегда был основной задачей османской бюрократии, единственным средством определения национальности являются записанные в них имена: об этнической принадлежности налогоплательщиков можно было догадаться, предположив, что имена, которые они носят (например, славянские, греческие, армянские или турецкие), в точности отражают их происхождение. Но еще более очевидным было то, что люди со славянскими, греческими и армянскими именами являются христианами, а люди с турецкими именами — мусульманами. На самом деле представители османской династии считали себя потомками тюркского рода Огыз, и с давних времен существовало чувство принадлежности к тюркам, но с XVI века династия перестала упоминать об этом аспекте османской национальной идентичности. Тогда подобные упоминания стали неуместными, так как в это время были повержены другие династии, которые тоже считали, что их предками были выходцы из Центральной Азии. Этнические категории использовались и в османской литературе, где термины «турок», «курд» и «араб» обычно применялись как уничижительные, а часто несли и такие более конкретные значения, как «невежественный» или «бесчестный». Иногда словом «турок» называли сбившихся с пути истинного, тех кто противился диктату государства, таких, какими в XVI веке были сторонники шаха Исмаила из династии Сафавидов, или тех, кто в XVII веке поднимал восстания против центрального правительства. Путешественник XVII века Эвлия Челеби называл турецких крестьян, с которыми он встречался во время своих путешествий, «безмозглыми турками».

Способность проникнуть в суть явлений, которой обладали те, кто в конце XIX начале XX века исследовал турецкое прошлое, открыла доступ к основам турецкой культуры и привела к появлению более позитивной идеи «турецкости». В этом им помогли западные востоковеды, которые в течение некоторого времени уже занимались изучением истории «экзотических» народов, их расового происхождения и их языков. Османская пресса приводила доводы в пользу того, чтобы сделать язык более «турецким», удалив из него персидские и арабские заимствования. Издавались словари и грамматики, а также книги по географии и истории турок. Младотурок Намык Кемаль, патриотические произведения которого, судя по всему, вдохновили Мустафу Кемаля, видел в турках наследников славного прошлого, а не авангард зарождавшегося государства. Султан Абдул-Хамид II высоко ценил тех подданных, в жилах которых текла «чистая турецкая кровь», и уважал клан Рамазаногуллары, который укреплял свои позиции в провинции Адана в течение всего пребывания Анатолии в составе Османской империи. По мнению его современника, политика Ахмеда Кевдет-паши, «подлинная сила Блистательной Порты заключена в турках. Благодаря чувству долга, которое является чертой их национального характера и своей вере, они готовы пожертвовать жизнью ради династии Османов и умереть за нее все до единого. Поэтому вполне естественно то, что они представляются более достойными, чем другие народы Блистательной Порты».

Революция 1908 года скорее ставила себе целью спасти остатки Османской империи, нежели создать национальное государство. В первые годы XX столетия «турецкость» упоминалась в документах КЕП скорее как основа для политического сотрудничества, чем как абстрактная идея, но затем ее значение было преуменьшено. И только после событий 1908 года интеллектуалы сочли возможным продолжить исследование этой концепции. В больших количествах стали появляться культурные и патриотические общества, в названиях которых присутствовало слово «турок». Представление о том, что «турецкость» можно вырвать из османского контекста, пришло из-за рубежа, от российских интеллектуалов-мусульман, которые были этническими турками (у них были тюркские корни, а значит они являлись турками в большей степени, чем граждане Турецкой Республики), и пытались найти основу для своей собственной идентичности в сумятице последних десятилетий Российской империи. Некоторые из них поселились в Стамбуле и оказывали огромное влияние на турецких интеллектуалов Османской империи, демонстрируя им, что турецкая идентичность может выходить за рамки Османской империи. Характерной чертой этой новой идентичности было обращение к этническим туркам, жившим за пределами Османской империи, в Китае, Иране, Ираке и особенно в России, которые также боролись с империализмом. В качестве политической программы этот «пантуркизм» играл довольно незначительную роль в Османской империи, скорее существуя в воображении тех, кто имел склонность к романтическим мечтаниям. Он ненадолго пережил империю и в 1921 году был недвусмысленно осужден Мустафой Кемалем. В правящих кругах Османской империи его самым ярым сторонником был Энвер-паша. Он был совершенно покорен этой идеей и закончил свои дни в 1922 году, на территории сегодняшнего Таджикистана, где он возглавлял мусульманские силы, сражавшиеся с Красной Армией.

То что идея «турецкости» вполне применима для стимуляции национального самосознания, стало ясно после Первой мировой войны, когда обнаружилось «предательство» других народов (по крайней мере христианских) Османской империи. Представление о том, что территория, оставшаяся от империи (Турция) должна стать для турок родиной, оказалось несравненно устойчивее, чем идея «пантуркизма». Турецкий национализм как политическая сила, планомерно взращивался и насаждался среди населения с помощью стального кулака (крушившего оппозицию и политическое инакомыслие) в бархатной перчатке (в виде всеобщего образования и обязательной воинской повинности). В первые годы существования республики интеллектуалы-националисты упорно пытались определить ценности, которые можно было бы привить людям с тем, чтобы гарантировать их максимальную лояльность новому турецкому государству и в то же самое время узаконить создание этого государства.