пунктуальность. Перед теми, кто проводил у нас обыск, стояла конкретная задача: найти украденные у неизвестных нам бауеров белье и свиное мясо и, таким образом, выйти на след воров. Вот они, вахмайстер и Шмидт, и искали именно белье и мясо (недаром же вахман проверял, с чем сварены у нас щи). Безусловно, они видели мою сумку с книгами и тетрадями, просто не могли не видеть ее. Но, к величайшему счастью, содержимое саквояжа не заинтересовало их, прошло мимо их внимания. Ведь то, что было в сумке, не являлось искомым – снятым с немецких веревок бельем или украденным из чужой клети мясом.

Итак, да здравствует подлинно немецкая узконаправленная пунктуальность и исполнительность, и да продлятся дни пылко обожаемых мною в эти минуты пана Шмидта и господина вахмайстера!

Ну а если серьезно, то все же очень погано на душе и от учиненного нацистскими мерзавцами погрома, и от сознания собственной беспомощности, а главное – от полученного в нашу российскую физиономию еще одного морального плевка: мол, для нас, немцев, вы, «восточники», – рабы, поэтому мы и вольны делать с вами все, что нам заблагорассудится. И попробуйте искать на нас управу…

Управы, конечно, на этих арийцев нам не найти, но и оставлять данный эпизод с обыском без внимания все же не следует. На завтра мы с Мишей приготовили для Шмидта несколько горячих фраз, вот только дал бы Господь силы и храбрости до конца высказать все, не стушеваться.

Какие еще новости? Роберт в понедельник не приходил, как позднее выяснилось – из-за болезни. Во вторник вечером прибежали Толька с Генкой, принесли от него записку, в которой он сообщает, что заболел и должен в среду отправиться с вахманом в госпиталь, в Мариенвердер. Страшно сожалеет о том, что «милые его сердцу свидания» должны временно прекратиться.

Я написала коротенький ответ (мы переписываемся, естественно, на немецком), мол, сожалею о вашей болезни, желаю скорейшего выздоровления. Честно говоря, у меня отлегло от сердца от такого известия. Все-таки я и впрямь трусиха. Пока Роберт сидит у нас, я постоянно, что называется, на взводе: стараюсь казаться спокойной, а сама все время прислушиваюсь – не раздастся ли снаружи скрип шагов, немецкий лающий говор. Да к тому же, как я и опасалась, обстановка в доме снова постепенно накаляется. Правда, Миша в отношении Роберта выдерживает пока нейтралитет, а вот Лешка, хамелеон несчастный (!), если и держится внешне с ним более-менее дружески (Роберт постоянно снабжает его и Мишу английскими сигаретами), то со мной ведет себя по-хамски – разговаривает сквозь зубы, словно делает одолжение, а если нам приходится работать вместе, то либо по полдня дуется, молчит, либо принимается всячески подкалывать и ехидничать.

Все это меня, конечно, безмерно бесит. Кто я, в конце концов, ему – сестра, еще какая-нибудь близкая родственница? Уж если, как сказал однажды Миша, «ревнует», – так извините – повода к этому я никогда не давала. А если его беспокоит состояние моей нравственности – так пусть лучше о собственной больше печется – вон Ольга не сегодня завтра принесет ему наследника. О своей же нравственности я уж как-нибудь сама позабочусь!

Хорошо, что хоть мама с Симой меня не шпыняют. Им обеим Роберт, по-моему, симпатичен. У него редкий дар быстро устанавливать со всеми дружеские отношения. Но их тоже, естественно, страшат возможные мои неприятности. В понедельник, когда Роберт не пришел, а я, сидя в одиночестве в кухне, перелистывая словари, напрасно ждала его, мама, встав на пороге и прикрыв за собою дверь, сказала негромко:

– Не кажется ли тебе, что ты поступаешь нечестно по отношению к этому английскому парню? Ведь если человек тебе безразличен – зачем поощрять его ухаживания, зачем подавать ему какие-то надежды, завлекать его?

Ух как она это противошерстно сказала, в самую что ни на есть уязвимую точку попала! И в то же время – разве я поощряю? Ведь я ни разу сама не позвала его и ни в коем случае не пытаюсь тянуть сюда. Он первый проявил инициативу, и каждый раз сам ищет встречи… Завлекаю? Ну уж – не знаю… Конечно, мне очень приятно сознавать, что я нравлюсь, тем более такому видному парню (а кому это было бы неприятно?), и, конечно же, я тоже стараюсь выглядеть в его присутствии и интересней, и хоть чуточку привлекательней. Что же касается «подавать надежды» – вот уж тут я, по-моему, совершенно безгрешна. Да и какие, Господи, «надежды»? У меня одна надежда, одна, единственная, неизменная, – моя Россия. Уверена, что и для Роберта превыше всего его Родина – Ирландия. Зачем же она говорит такое? Досада взяла меня от этого ее замечания.

20 декабря

Понедельник

Как быстро, как быстро и невозвратно летит время! Осталось уже меньше недели до Рождества. Как-то мы проведем его? Хорошо, если бы все обошлось благополучно. Приедет ли ко мне Зоя Евстигнеева? Ее я жду больше всех, Маргарита в последнем письме тоже написала, что, возможно, сумеет вырваться к нам на пару деньков. Знаю, наверное, что придут Павел Аристархович с Юрой – вчера, в воскресенье, мама пригласила их, и они с удовольствием приняли ее приглашение. Предполагаю, что заявится и Роберт, и именно это обстоятельство заранее вызывает у меня беспокойство.

Как выяснилось, Роберт так и не лег для излечения своей ангины в госпиталь, а лечился у себя в лагере. В субботу он неожиданно, вопреки нашей с ним договоренности, заявился к нам. Пришел заметно осунувшийся, бледный, с обмотанной пушистым клетчатым шарфом шеей. Притащил, как добрый Дед Мороз, кучу рождественских подарков. Одарил всех. Маме вручил ваниль и «пульвер»[102] для рождественского «кухона», которые он обещал еще в прошлый раз. «Керлам» – традиционные сигареты. Симе с Нинкой – по плитке шоколада. Ну а мне – мне – то, что я даже и в мыслях не могла себе представить, – очень миленький парфюмерный набор в красивой упаковке, в котором находились: зубная щетка, две пасты, мыло, пудра, крем, какой-то лосьон и, наконец, небольшой флакон духов с весьма приятным ароматом. (Интересно, где он всю эту прелесть взял? Ведь подобных вещей в немецких магазинах сейчас нет и в помине. Неужели просил родных прислать из дома?) А вдобавок еще и пять плиток шоколада.

Я, конечно, пыталась возражать против столь щедрого его подношения, потому что действительно чувствовала себя неловко. Ведь сама я не в состоянии сделать ему подобный подарок. Лихорадочно прикидывала в мыслях – что бы такое