Однако он был поразительно популярным лидером. Стилвелл насмехался над «гламурным мальчиком», но Маунтбаттен мог посоперничать даже с Монтгомери в действиях напоказ. Он обладал как раз нужным чутьем и динамизмом, чтобы выиграть то, что сам называл «последним таймом Британии в Индии»[2354].

Маунтбаттен постепенно внушил и привил солдатам, воюющим в джунглях против японцев, новый дух. Это Черчилль сравнил с заходом в воду для сражения с акулой. Более того, в командовании группой войск в Юго-Восточной Азии (американцы утверждали, что сокращение для ее обозначения — SEAC —расшифровывается как «Спасите азиатские колонии Англии») Маунтбаттен фактически предпочитал послевоенную независимость колоний.

Это был сторонник эгалитаризма, одурманенный величием. Он привез личного парикмахера из салона «Трамперс» в Мейфере, чтобы его не стриг индус, однако любил вызывать оцепенение и наводить ужас, пожимая руки неприкасаемым. Его привлекательная жена Эдвина, которая по мнению Эттли, должна была стать блестящей вице-королевой Индии, политически тоже оказалась умеренным либералом. Она являлась правнучкой еврейского миллионера сэра Эрнста Касселя, столь близкого друга короля Эдуарда VII, что он получил прозвище «Виндзорский Кассель».

Сама она в меньшей степени являлась социалисткой, чем дамой из общества. Пока леди Маунтбаттен не занялась благотворительностью во время войны, вся ее жизнь была посвящена лихорадочному поиску удовольствий. Она проводила много часов у парикмахеров, маникюрш, кутюрье. Ей переделали мочки ушей. Эдвина собрала мужской гарем, меняла одного любовника-плейбоя на Другого и говорила, что ее муж ей сам неверен, известен среди тех, с кем вступал в интимные отношения, как «Гора-задница» и относится к сексу, как «смеси психологии и гидравлики». [Слова «Mountbatten» и Mountbottom («Гора-задница») звучат в английском языке очень схоже. — Прим. перев.][2355]

Однако Маунтбаттены составляли крепкую, если и не всегда гармоничную пару. Среди всего прочего они установили тесную связь с Неру, который, судя по всему, влюбился в Эдвину. В дальнейшем он сказал ей, что их притянула друг к другу какая-то неконтролируемая сила…

Джинна отличался лицом, словно высеченным из гранита, холодностью и хладнокровием. Он один оставался непроницаемым для их шарма. Маунтбаттен использовал свои самые искушающие уловки, но потерпев неудачу, сделал вывод, что исламский лидер страдает манией величия. «Стейтсман» из Калькутты добавила ироничный комментарий к сообщению об их встрече: «Другие новости о бунтах и бесчинствах на странице 4»[2356].

Каид-и-Азам, идеи которого были «твердыми, как алмазы, четкими и почти ощутимыми»[2357], не позволял отвлечь себя от главной цели — Пакистана. Вначале вице-король считал это просто сумасшествием. Но Маунтбаттену поручили передать власть объединенной Индии (согласно федеральному плану миссии кабинета), если это возможно. Однако вскоре он понял, что раздел неизбежен.

На самом деле и британское правительство, и партия Конгресса с этим уже смирились. Индия страдала от гангрены столкновений между группировками по религиозному принципу. Завоевания Лиги в Пенджабе и Северо-Западной Пограничной провинции способствовали ее распространению. Равалпинди и Мултан были заражены, загорелась большая часть Лахора, а Амритсар стал «настоящим адом»[2358].

После этого Неру пожаловался Маунтбаттену, что «ужас сменяет ужас, пока наши чувства не притупятся»[2359].

Самый стойкий лидер Конгресса Валлабха Патель говорил: разделение — это ампутация больной конечности[2360]. Как подразумевает метафора, он сомневался, может ли Пакистан выжить сам по себе. Неру соглашался, хотя его собственное представление было медицинской иллюзией — он хотел отрезать голову, чтобы избавиться от головной боли. Задача Маунтбаттена состояла в спасение как можно большей части тела. Столкнувшись с невероятно взрывной ситуацией, он работал, «осознавая ужасающую срочность дела»[2361].

Вице-король сильно полагался на преданный штаб («птичек Дики»), который возглавлял генерал «Паг» Исмей, ставший известным во время войны и занимавший высокое положение при Черчилле.

Прибыв в Дели, где напряжение было ощутимо и очевидно, Исмей почувствовал себя так, словно сел на «транспорт боеприпасов, на котором начался пожар»[2362]. Он одевался в традиционную тропическую военную форму, но испытал еще больший шок, когда его в аэропорту приветствовал генерал Охинлек в берете. «Ты спятил, Клод? — воскликнул он. — Где твой пробковый шлем?»[2363]

Исмей с удивлением узнал, что этот головной убор теперь устарел. Отказ от него предзнаменовал более важную перемену. Маунтбаттен, не отличавшийся точностью в мыслях и письме, как выяснил Исмей, вначале рекомендовал радикальный, но непрактичный план, который сделал бы Индию подобной Балканам. Однако в мае, после интенсивных переговоров, он согласился на идею, предложенную блестящим индийским чиновником В.П. Меноном — передать власть двум доминионам, которые останутся в Содружестве, Индии и Пакистану. Каждое государство получит не только провинции, которые решили примкнуть к ним, но и области Бенгалии и Пенджаба.

Этот раздел оказался кровопролитным. В частности, сикхи, которые «испытывали к Пенджабу такие же чувства, как евреи к Палестине»[2364], как сказал их лидер Тара Сингх, оставались, «будто ничьи дети в ничейной земле»[2365].

Никому не нравился раздел. Ганди заявил, что он произойдет только через его труп, и выступал против «вивисекции родины»[2366].

Но родина уже сама рвала себя на части, словно иллюстрируя вердикт Роберта Байрона: у Индии есть «талант к разобщению»[2367]. Маунтбаттен сказал, что только раздел поможет избежать полномасштабной гражданской войны. Ганди с улыбкой отдал должное его способности к убеждению: «Вы и ваши магические трюки…»[2368]