Герти взвизгнул, отпрянув назад. Удар Бангорской Гиены, который должен был раздробить его череп, разбил в мелкие осколки коридорный светильник.

- Не смей, - сказала Гиена, скрежеща золой на зубах, - Не смей. Это я прибыл из Лондона. Из канцелярии мистера Пиддлза. И надо мной Новый Бангор сыграл эту отвратительную шутку. Он лишил меня всего. Попытался сорвать с меня шкуру. Заживо. Я все помню, ты, жалкий двойник!

- Что… помнишь? – выдавил Герти, пятясь.

- Я ехал на парокэбе. Несчастный дурак. Все еще думал… Дурак, дурак, миллион раз дурак… Тогда это и случилось. Остров вырвал мою душу из тела и сунул ее в другое. В умирающее тело, блюющее золой. У меня ушло много времени, чтобы понять, что со мной случилось. Дьявольская шутка. Он зашвырнул мою душу в тело поганого угольщика. А мое собственное забрал себе. Сделал послушной куклой, словно в насмешку надо мной. Крысой. Дьявольская шутка. Отдай его мне! Отдай!

Нож в лапе Гиены прыгнул вперед, вспарывая темноту. Герти отшатнулся в сторону, едва сохранив равновесие. Лезвие задело его предплечье, оставив полосу кипящей боли и заставив вскрикнуть. Герти слышал шипение, с которым сталь рассекла рваный рукав и рефлекторно прижал к себе поврежденную руку. В темноте не было понятно, как глубока рана. Рука была насквозь мокрой и в какой-то миг Герти с ужасом решил, что истекает кровью. Но кровь была слишком холодна и жидка. Дождевая вода. Он мокрый до нитки, вот в чем дело. Просто вода…

- Вы украли меня! – ревела Гиена, клокоча от ярости. Она не спешила, медленно оттесняя его к швартовочной площадке, откуда, как знал Герти, у него не будет пути к спасению. Если не считать таким путем тоненькую нить, натянутую между землей и громыхающим небом, - Но я все понял! Я раскусил эти фокусы! Я верну себе все, что вы отняли у меня! И лицо, и тело, и имя! Я снова стану единственный Гилбертом Уинтерблоссомом!

Он замахнулся ножом и Герти судорожно попытался прикрыть беззащитный живот опущенными руками. Это было ошибкой.

Лезвие ударило его в левое плечо. Оно оказалось так близко от его глаз, что Герти вдруг сумел разглядеть его в мельчайших подробностях. Неровное, много раз точенное, из дрянной стали, покрытое разводами ржавчины. Боли не было. Лишь когда Гиена вырвала нож, заляпав щеку Герти теплыми брызгами, он ощутил, как под кожу проникает, въедаясь все глубже, жидкий огонь. Точно кто-то впрыснул ему в плечо стальным медицинским шприцом расплавленную смолу. Боль мгновенно перекинулась на грудь и бок, едва не обездвижив его.

Герти закричал, прижимая правую руку к ране и пятясь. Похоже, его крик показался Гиене райской музыкой. Она едва не замурлыкала, подняв вверх свое страшное лицо, невидимое в темноте.

- Кричи, - попросила она, причмокивая, - Еще раз. Ты будешь долго кричать, двойник. Раз уж я не могу заставить кричать сам остров…

Обливаясь потом и кровью, Герти продолжал отступать, спиной чувствуя сокращающееся расстояние до швартовочной площадки. Он знал, что если попытается повернуться и броситься бежать, тупой нож мгновенно вонзится ему под лопатку. Гиена разделает его мгновенно, как птицу. Сейчас она играла с ним. Наслаждалась его беспомощностью. Мстила. Мстила так, как мстят звери, сладострастно впитывая кровь еще живого врага.

«Не Гиена, - понял он внезапно, какой-то частью мозга, не покрытой морозной паутиной парализующего страха, - Это и есть он. Я. Гилберт Уинтерблоссом. Злая моя копия. Остров оказался куда хитрее, чем я думал. Он создал слепок моей души, подселив его в тело угольщика. И теперь этот слепок пребывает в полной уверенности, что именно он и есть истинный Герти Уинтерблоссом, я же – дьявольская сущность, завладевшая его телом…»

- Думал, так просто одержал верх? – спросила Гиена. Глаза ее мерцали в темноте, едва разгоняемом вспышками молний, - Забрал себе все то, что принадлежит мне, и точка? Устроился в Канцелярию, чтоб держаться от меня подальше? Зря! Зря! Зря!

Каждый выкрик сопровождался выпадами, неумелыми, но стремительными и яростными. От двух Герти уклонился, сам не понимая, как, третий едва не лишил его уха.

- А ведь я уже думал, что не доберусь до тебя, - пробормотала Гиена. Когда она облизывала губы, раздавался отвратительный звук, как будто что-то мягкое ворочалось в липкой жиже, - Слишком долго провел здесь времени… Проклятый остров… Я уже решил бросить тебя и убираться из Нового Бангора. И тут ты. Удивительно вовремя. Превосходно.

- Ты еще не понял? Никто из нас не улетит отсюда, - с трудом сказал Герти, зажимая рану в плече, - Ни на дирижабле, ни вплавь. Остров не отпустит ни одного из нас. Ни тебя, ни меня. Мы оба Герти Уинтерблоссомы. В разных телах. И мы не покинем остров, пока он сам этого не захочет.

Гиена засмеялась, и от ее смеха Герти ощутил болезненное ощущение в ребрах. Словно кто-то скоблил их тупым лезвием.

- Ложь, - процедила она, надвигаясь, - Все ложь. Ты и есть порождение острова. И ты хочешь запугать меня. Но я смогу сбежать. Остров не всесилен… Я заслужил это. Я выиграл. Ему придется отпустить меня.

- Ты провалил свой экзамен, - тихо сказал Герти, - Стал убийцей Превратился в чудовище. Ты уже не тот Уинтерблоссом, что покидал Лондон. Ты изменился.

Судя по тому, как светлело с каждым шагом у него под ногами, от освещенной швартовочной площадки его отделяло не более двадцати футов. Совсем небольшое расстояние, с учетом того, сколько его отделяет от земли.

«Похоже на прогулку по доске, - вспорхнула смешная и неуместная мысль, - Вроде тех, что были у пиратов. Или у этих… как их там…»

- Я чудовище? – Бангорская Гиена ухмыльнулась. По мере приближения к лампе, горевшей на швартовочной площадке, черты ее лица выплывали из темноты, и это было страшное зрелище. Как будто еще минуту назад лица вовсе не существовало, а теперь оно постепенно выплавлялось из пустоты, из проклятой плоти самого острова, делаясь реальным и осязаемым. Но они не походили на черты бродяги-угольщика, который когда-то стащил его бумажник. Скорее, они походили на…

- Я не чудовище. Слышишь меня? Все эти люди, которых я якобы убил… Их не существует на самом деле. Они всего лишь порождения острова. Его куклы. Галлюцинации, не имеющие материального воплощения. Боль, которую они испытывали, такая же фальшивая, как воздух, которым мы