забыл то, что происходило, [снова] протянул руку к удовольствиям, а дело [насчет] посла, противников и заключения соглашения не движется. Мне это сильно не по душе, потому что вопрос остается в прежнем состоянии, даже более тяжелом”. Мой наставник ответил: “Положение зашло даже дальше того, что можно поправить, и лучше не тратить слов, кои придутся не по нраву. Государю, нынче наши, стариков, речи не угодны. Всего этого желают люди молодые, неопытные, потому-то они и представляют нас в дурном свете. Остается только молчать”. “Это так, — промолвил везир, — коли [государь] спросит что-нибудь по этому делу, будем молчать”.

В субботу, в первый день месяца зу-л-хиджжа[1384], эмир назначил пять хейльташей отправиться в Гурган. Он велел написать Бу Сахлк Хамдеви, Сури и Бакалиджару письма такого содержания: “Под опекой божьего воспомоществования и счастья мы прибыли в Герат. Здесь мы пробудем некоторое время, покуда из Газны подоспеет затребованное: добавочные верблюды, денежные средства[1385], лошади, боевой припас[1386] и снаряжение для пустыни[1387]. Затем, приготовясь, мы двинемся в Туе и Нишабур, ибо теперь мы знакомы со всеми привычками и уловками врагов и постигли их способы ведения войны. Так же, как и они, мы пошлем на них людей без обозов, а сами будем в запасе[1388], дабы очистить от них мир. Бакалиджар оказал нам весьма добрую* услугу и совершил подвиг. Награда за них от собрания нашего будет такого рода, /590/ какой до сей поры никому из подвластных сей державе не было. Эти письма мы соизволили написать, дабы вы воспряли духом и, когда царский поезд наш прибудет в Нишабур, явились бы ко двору с бодрым сердцем. Хейльташей держите при себе, покуда они приедут вместе с вами.

Эмир поставил царскую печать на эти письма и приказал хейль-ташам ехать так, чтобы любым путем доставить их в пределы Гургана. Они отправились. Наступил праздник жертвоприношения. Эмир велел устроить все с неимоверным великолепием. Герат — город, где столько оружия, как ни в одном городе. В день праздника на майдан вышло столько конных и пеших в полном вооружении, что по признанию достойных стариков, ни в какие времена подобного в памяти не было. Праздник справили, поставили столы, подали вино. После праздника эмир сделал смотр войскам на поле Хадахан и всякий, кто в тот день ходил полюбоваться, утверждал, что этакого войска совсем неприпомнит.

Приблизился смертный час моего наставника. В эту пору с уст его сходили слова, которых мудрые люди не одобряли. Например, в день смотра он проезжал мимо кладбища, я был вместе с ним. В одном месте он остановился и глубоко задумался, потом поехал [дальше]. Близ города к нему пристал Бу Сахль Завзани, и оба поехали вместе. Дом Бу Сахля был по пути. Он пригласил моего наставника к себе в гости, но тот ответил: “Не хочется мне вина, ибо тоска на сердце”. Это было бесполезно, хозяин настойчиво упрашивал, и тот в конце концов вошел [в дом], вошел туда же и я. Бу Сахль распорядился приготовить яства и позвать недимов и мутрибов. Покамест приготавливали, мой наставник оставался все так же задумчив. “Что ты так невесел, не случилось ли чего?” — спросил Бу Сахль. “Я думаю о настоящем положении, в коем мы находимся, не нахожу выхода и никак не могу отвязаться от этой мысли. Я словно вижу, что мы в пустыне потерпим такое поражение, что друг друга не найдем; останемся мы там без гулямов и без товарищей и жить станет незачем. Да, придется увидеть, чего мы никогда не видывали. Сегодня, когда я возвращался со смотра и проезжал мимо кладбища, я заметил две красивые могилы лепной работы, остановился на миг и от души пожелал, о ежели бы я был как те [покойники] во славе, дабы не пришлось испытать унижение!” Бу Сахль, смеясь, сказал: “Это в тебе черная желчь горит[1389], пей, веселись и пользуйся благами мира!” Подали прекрасные яства /591/ и прекрасные вина. Пришли мутрибы и недимы; мы поели и приступили к делу. День прошел очень приятно, потому что много беседовали об изящной словесности, о музыке, сочиняли тут же ненароком стихи и разошлись навеселе. А дней через сорок наставник мой отошел [в иной мир], да будет им доволен Аллах! Я ниже расскажу.

Мы выступили из Герата и спустя семь месяцев у Денданекана Мервского произошло то поражение и великое событие; мы потерпели столько неудач. В пути Бу Сахль несколько раз говорил мне: “Слава Аллаху всевышнему! Какого ясного ума человек был Бу Наср Мишкан! Словно он видел день, который мы ныне переживаем”. То, что сорвалось из уст Бу Насра в том собрании, постарались дойнести до эмира и говорили: “Коль скоро этакие слова, сказанные начальником посольского дивана, доведут до противников, а он ведь мудрейший из столпов державы, то произойдет большая беда, и у противников прибавится смелости”. Эмир по этой причине страшно рассердился, но гнев свой сдерживал, покамест Бу Наср не скончался.

Я говорил в своем повествовании, что в собрании того дня шла беседа об изящной словесности. Хотя сия “История” становится [похожей] на “Сборник Суфьяна”[1390] от приданной [ей] пространности, я все же внес в нее несколько бейтов из беседы в собрании того дня — повествование будет полней. Этих бейтов у меня не было и я расскажу, как они попали в мои руки. В Герате жил человек, которого звали Кази Мансур, да будет над ним милость Аллаха. Он был весьма умел в отвлеченных рассуждениях и науках, в искусстве письмоводства, стихосложения и сочинения посланий, муж многодаровитый. Он понимал, что значит *бери хлеб насущный, простись с легкомыслием* и откажись от мирских соблазнов, но пошел по другому пути: жил весело, вкусно ел и был общим любимцем в среде известных людей, так что всякое собрание, где он не присутствовал, ни во что не ставили.

У него были какие-то дела с Бу Сахлем Завзани и в силу связи по части словесности они постоянно бывали вместе и попивали вино. В тот день Кази Мансур вышел рано утром, отдался удовольствиям и порядочно выпил вина. Бу Сахль послал ему кыт'у в стихах, и тот сейчас же на обороте написал ответ тоже в стихах. Бу Сахль написал еще, и тот тоже написал, но [все же] не явился, и день прошел. Я страстно желал иметь у себя эти кыт'ы, /592/ покамест их не раздобыл. Получил я их