Александр».

Уже эти два письма показывают, насколько неточно об обстоятельствах и подробностях этой находки рассказывается как в книге Никса, говорящего об этом со слов парижского корреспондента газеты «World», так и в этюде г. Рошблава о Соланж, где мы читаем следующее:

«Письма эти (Шопена), которые сестра Шопена везла в Польшу после смерти брата, были задержаны на границе для рассмотрения. Дюма, точно также задержанный там же за неимением паспорта, нашел у начальника местного полицейского поста этот драгоценный клад. Его любопытство было возбуждено, начальник позволил ему удовлетворить его. Он проглотил всю корреспонденцию в одну ночь, на другой день он попытался убедить хранителя вручить ему эту корреспонденцию, чтобы вернуть ее ее настоящему собственнику, т. е. автору. Начальник и слушать этого не захотел, и, обеспокоясь, попросил Дюма вернуть ему пакет. Этот последний попросил еще 24 часа отсрочки, которые и были ему даны. Он воспользовался ими, чтобы дерзко убежать вместе с письмами, и без передышки полетел в Париж, откуда написал Жорж Санд»...

Подчеркнутые нами слова и строчки, как видит читатель, находятся в явном противоречии с фактическими данными, заключающимися в первых двух письмах Дюма-отца и сына. Они не менее сильно расходятся и с указанием дальнейших писем.

Жоржу Санд.

30 мая 1851.

«Дорогая и знаменитая.

Ваше письмо меня глубоко огорчило. Почему это Вы хотите, чтобы Ваше сердце постарело, и что это за аффектация показывать его мне в морщинах?! Нет, Ваше сердце – это сердце Индианы, Валентины, Клавдии, а не сердце Лелии, ваше сердце молодое, ваше сердце доброе, ваше сердце великое, и доказательство этому то, что, как Вы видите, оно истекает кровью при малейшей ране!

Я почти сожалею, что написал вам. Но что хотите! Надо меня брать таким, каков я есть, т. е. за человека первых впечатлений. Я получил это письмо от Александра, я оторвал от него первую страницу, я ее послал Вам, как послал бы ее мужчине, товарищу, другу.

Теперь все поехало в Мистовиц, где Александр останется еще две недели, и я очень надеюсь, что он вам привезет драгоценный кусочек вашего сердца.

Я только что ушел от Поля,[753] с которым целые часы проговорил о Вас.

Если Александр пришлет или привезет письма, я тотчас выезжаю в Ноган, обниму Вас и вернусь.

Будьте сильны и мужественны, как тот гений, который в Вас.

Со всем сердечным почтением

А. Дюма (отец)».

Мистовиц- 3 июня 1851.

«Милостивая Государыня.

Я еще в Силезии, и очень рад, что здесь, раз я смогу быть Вам в чем-нибудь полезным.

Через несколько дней я буду во Франции и сам привезу Вам, все равно – разрешит ли это мне M-me Енджеевич или нет, те письма, которые Вы желаете получить обратно. Существуют вещи настолько справедливые и законные, что они не нуждаются для приведения в исполнение в ничьей авторизации. Разумеется, и копия этой корреспонденции будет Вам вручена одновременно, и от всех этих нескромностей не останется ничего иного, кроме того удачного результата, к которому они в итоге привели.

Но верьте мне, М. Г., тут не было никакой профанации. То сердце, которое в такой дали и так нескромно оказалось Вашим наперсником, было давно уже предано Вам, и его восхищение давно уже равнялось, по своему росту и возрасту, самым великим и самым старым привязанностям.

Верьте этому и простите.

Примите, М. Г., уверение в моем совершенном почтении.

А. Дюма-сын».

Прошло, однако, еще несколько месяцев, прежде чем письма действительно вернулись в руки Жорж Санд, как то можно видеть из следующих писем обоих Дюма, из письма Жорж Санд, напечатанного в т. III «Корреспонденции», и из письма, напечатанного г. Рошблавом на стр. «Revue des deux Mondes», и нами в главе V этого тома.

Жорж Санд.

Париж, 5 августа 1851.

«Дражайший и знаменитейший друг.

Я Вам не ответил: «сто раз спасибо» за Ваш прекрасный портрет,[754] я Вам не ответил на Ваше третьегодняшнее благосклонное письмо, потому что я все надеялся, что сам поеду и прокричу Вам: «Вот и я»! А к тому же, что Вы хотите: пьесы на пьесах, Пелион на Осе, и каким бы я ни был Анцеладом, каковым я имею претензию быть, мне невозможно сбросить весь этот хаос! Если отсюда и до 15-го – а я очень на это надеюсь, – я увижу в своей работе брешь, через которую могу улизнуть, я вскочу в вагон и приеду к Вам, но надо будет встретить меня широкими объятьями, потому что вот двадцать лет, что я хочу Вас расцеловать, и в первый же раз, что я Вас увижу, предваряю Вас, я решил, что дольше ждать не стану.

Александр должен был уже уехать, когда был остановлен Соланж – мне так нравится это имя, что я храбро его бросаю Вам во всей его краткости. Он или приедет к Вам, или перешлет свой пакет. Из нас двух, впрочем, не знаю, кто более Вами восхищается, но кто Вас более любит, так я уверен, что это я!

Со всем сердечным уважением А. Дюма (отец)».

Напечатанное в III т. «Корреспонденции», письмо Жорж Санд к Дюма-сыну, помеченное «14 августа 1850 г.», написано в действительности 14 августа 1851 г. и содержит в себе отголоски только что приведенного письма Дюма-отца:

«Милостивый Государь.

Я вас не поблагодарила лично и вы меня очень огорчите, если отнимите у меня удовольствие сделать это устно в Ногане, т. е. в деревне, где можно наговориться лучше в один день, чем в Париже в один год. Я не уверена, что поеду туда ранее конца месяца. Я была больна, следовательно, запоздала с одной маленькой работой, которую хочу окончить.[755]

Если бы вы могли приехать сюда до 25-го, я была бы очень рада и признательна. Если вы не можете, то будьте так любезны, прикажите отнести пакет, хорошенько его запечатав, к г. Фалампену (извините за это имя, не я дала его при крещении этому доброму малому), на улицу Людовика Великого, № 33.

Я все еще не хочу терять надежды увидеть вас здесь вместе с вашим отцом. Он говорил мне на днях, что он сделает все к тому возможное, при условии, что его от всего сердца поцелуют. Скажите ему, что я в таком уже возрасте, что не стану его лишать и лишать саму себя такого искреннего доказательства дружбы, и что я намерена его