– А что там с законом?

– Да я на стороне закона, – заверил Уэллс.

– А кто ж тебе на пятки наступает?

– Некий Карвер, – объяснил Уэллс.

– И что он против тебя имеет?

– У него мои документы, – рассказал Уэллс. – И мое золото. Он украл у меня из сейфа все мое состояние.

– Это когда ж ты целое состояние составил?

– В Данстане, – объяснил Уэллс. – Может, с год назад. Пятнадцать месяцев тому как.

– И никому ни словечка?

– Конечно нет! Я ни единой живой душе ничего не сказал, кроме только Лидии.

– Это была твоя первая ошибка! – рассмеялся таможенник.

– Нет, – покачал головой Уэллс. – Последняя.

Они поглядели друг на друга.

– Пожалуй, оно того не стоит, – заявил наконец Билл. – Для меня то есть.

– Я поднимусь на борт нынче ж ночью, спрячусь, а утром поминай как звали. Тебе перепадет самородок, а я останусь в живых. Вот и все. Тебе даже не понадобится меня на борт провожать – просто скажи, какой корабль готов к отплытию, и сделай вид, будто меня не заметил, когда я мимо пройду.

Таможенник сдался. Он отложил газету и наклонился вперед, сверяясь с пришпиленным над столом расписанием.

– Есть одна шхуна, «Бланш», она на рассвете в Хокитику отходит, – сообщил он спустя минуту.

– Скажи, где она стоит на якоре, – взмолился Уэллс. – Дай мне лазейку. Билл, это все, о чем я прошу.

Таможенник задумчиво поджал губы. Обернулся к расписанию, словно надеясь вычитать там, как лучше поступить. Но тут взгляд его посуровел.

– Погодь-ка… Уэллс! – воскликнул он.

– Что?

– Тут в инвентарной описи твой груз упоминается.

Нахмурясь, Уэллс шагнул вперед:

– Дай-ка взглянуть.

Но Билл рывком придвинул регистр к себе, подальше от Уэллса.

– Упаковочный ящик, один, пункт назначения – Мельбурн, – сообщил он, проглядывая запись. – Погружен на «Добрый путь». А ты за него расписался. – Не на шутку рассерженный, таможенник поднял глаза. – Это еще что такое?

– Не знаю, – заверил Уэллс. – Можно посмотреть?

– Что ты мне тут турусы разводишь? – негодовал Билл.

– Ничего подобного, – защищался Уэллс. – Я никаких чертовых бумаг не подписывал.

– В ящике небось твои денежки, – догадался Билл. – Ты вывозишь золото морем, сам удираешь в Хокитику, чтобы замести следы, а как только все устаканится, переплывешь Тасманово море да обустроишься на новом месте как ни в чем не бывало – и налогов никаких платить не надо!

– Нет же, – помотал головой Уэллс. – Это не я!

Таможенник с отвращением махнул рукой:

– На, забирай свой треклятый самородок. Я ни в каких махинациях участвовать не стану.

Уэллс молча глядел какое-то время на темные силуэты стоящих на якоре кораблей, на изломанные острые лучи света на воде, на подвесные фонари, поскрипывающие на ветру. И наконец, взвешивая каждое слово, выговорил:

– Это не я подписал.

– Вот только не начинай все сначала, – набычился Билл. – Ты меня что, за дурачка держишь?

– Мои документы, – снова принялся объяснять Уэллс. – Моя старательская лицензия, мои бумаги – все, что было. Все они хранились в сейфе на Камберленд-стрит, клянусь тебе. Этот тип Карвер. Он бывший заключенный. Отбывал срок на Кокату. Он все забрал. У меня ничего, кроме этой вот рубашки на теле, не осталось, Билл. Фрэнсис Карвер использует мое имя.

Билл покачал головой.

– Нет уж, – заявил он. – Этот ящик границы не пересечет. Я сниму его с перевозки – утром, первым делом.

– Сними его сейчас, – попросил Уэллс. – Я заберу ящик с собой в Хокитику. И морской границы он не пересечет, верно? Так все по закону выйдет.

Таможенник перевел взгляд с описи на Уэллса:

– Вот только не надо меня ни во что впутывать.

– Ты ничего дурного не делаешь, – уговаривал Уэллс. – Вообще ничего. Вот если ты отошлешь ящик за пределы морской границы, тогда речь и впрямь пойдет об уклонении от уплаты пошлин. Я за него распишусь. Я распишусь где скажешь.

Билл надолго замолчал. Уэллс видел: таможенник обдумывает, что делать.

– Я не могу переправить ящик на «Бланш», – сказал он наконец. – Шхуна отплывает с первым светом, и Пэрриш уже принял груз. Времени нету.

– Тогда отошли ящик позже. Я прямо сейчас за транспортировку распишусь. Умоляю тебя.

– Вот умолять незачем, – буркнул Билл.

Уэллс шагнул вперед и выложил самородок на стол. Камешек словно бы вздрогнул и завибрировал, как игла компаса.

Билл долго разглядывал самородок. А потом поднял глаза и заявил:

– Нет. Оставь самородок себе, Кросби Уэллс. Не надо меня никуда впутывать.

18 июня 1865 года

42° 43′ 0′′ южной широты / 170° 58′ 0′′ восточной долготы

Глава, в которой Эмери Стейнз сдает свое золото в банк; Кросби Уэллс предлагает пойти на хитрость, а Стейнз начинает сомневаться в правильности первых впечатлений – но слишком поздно.

Эмери Стейнзу еще только предстояло напасть в Хокитике на золотую жилу. Ему еще не подвернулся участок земли, который захотелось бы застолбить, и не повстречалась компания, к которой его потянуло бы присоединиться. Он сколотил небольшой «капиталец» в золотом песке, но намыл тот песок в местах самых разных: и на взморье к северу и к югу от реки, и в распадках на противоположной стороне Хокитикского ущелья, – доход был непостоянный, и значительную его часть Стейнз уже успел потратить. Юноша был склонен к расточительности – там, где речь шла о его собственном времени и деньгах; он предпочитал спать и есть в приятном обществе, а не в одиночестве и не в палатке под звездами: первый же опыт отвратил его от походной романтики. К суровым зимам Западного Кентербери он был не готов; дождь частенько загонял его под крышу; оправдываясь непогодой, он распивал вино, закусывал солониной и играл в карты каждый вечер, а поутру снова отправлялся набивать песочком платочек. Если бы не его договоренность с Фрэнсисом Карвером, он бы, пожалуй, так и жил этой беспорядочной жизнью до бесконечности, но он помнил об условиях спонсорства и понимал, что очень скоро ему придется «бросить якорь», как говорят старатели, и во что-нибудь да вложиться.

Утром 18 июня Стейнз проснулся спозаранку. Ночь он провел в каньерской ночлежке – длинной, приземистой, обшитой вагонкой хибаре с кухней-пристройкой и подвесными койками в несколько рядов. В воздухе нависала промозглая сырость; пока юноша одевался, дыхание его клубилось у губ белым облачком. Выйдя за дверь, он заплатил полпенса за тарелку овсянки, которую ему зачерпнули прямо из дымящегося котла, и поел стоя, задумчиво глядя на восток, туда, где высокие хребты Альп вырисовывались ломким силуэтом на фоне зимнего неба. Очистив тарелку, Стейнз вернул ее в окошечко, приподнял шляпу, прощаясь с приятелями, и отправился в Хокитику, где намеревался пообщаться со скупщиком золота, прежде чем приобрести наконец участок.