магазине всегда было самое свежее, творог самый вкусный и продавцы самые добрые. Они тоже были розовые, пухлые и улыбались каждому покупателю, и те, кто ходил в этот магазин, были счастливы в личной жизни.

В следующую революцию магазин снесли и опять построили собор, и расписали его вертикальными готическими композициями в варяжском духе, потому что людей, подобных купцу Чунькину, на этой территории почти не осталось. И потому в соборе ютилась по углам мелкая нечисть, присутствие которой отлично чувствуют прихожане. Им было неуютно в соборе. А все молоко в городе стало кислое, и творог невкусный, а продавцы готические, с чертами варяжских мудрецов и воинов, неприступных и презирающих чужие мелкие нужды. Так всегда бывает, если что-нибудь долго строить, а потом сносить, и опять строить, и опять сносить. После второго сноса уже не получается ничего хорошего, а после третьего вообще все разваливается. В этом городе была улица Соборная, переименованная в улицу Розы Люксембург, а потом обратно в Соборную, а потом в Первую Патриотическую. Второй Патриотической в городе не было, потому что Родина у нас одна, сынок, да и от той, если честно, мало что осталось. Все улицы в этом городе были переименованы по три-четыре раза, и потому ходить по ним не было никакого удовольствия. Честно говоря, паршивый это был город. Его построили на берегу реки Мурки, прозванной так за миролюбивое журчание; варяги пришли и сделали из него крепость, хазары пришли и крепость перестроили, варяги вернулись, сожгли город и выстроили снова, во времена хазарского ига его разрушили и выстроили каменный, во время опричнины разрушили каменный, после опричнины отстроили, но разрушили во время смуты, а дальше он рушился и строился каждые сто лет, и ему самому это страшно надоело. Реку Мурку последовательно переименовывали в Красну, потому что на ней были бесчисленные побоища, Десну, потому что предводитель хазар уронил туда вставную челюсть, Шексну, потому что на языке варягов это означало «Ща как тресну!», Блесну, потому что первый секретарь обкома любил тут рыбачить на блесну, и Весну, потому что это соответствует светлому патриотическому духу, но ни одно из этих имен не прижилось, и в городе ее называли просто рекою. «Усну, — лепетала она, час от часу мелея, — усну…».

— Можно, — повторил губернатор, и они с Ашей медленно, чинно, типа обычная пара, пошли по улице. Они только что оторвались от преследователей, долго отсиживались в подвале, плутали, петляли, путали следы и вот теперь вышли на улицу Народного Сопротивления, бывшую Ленина. Идти по улице было трудно, сам воздух словно сопротивлялся. Ее пересекала улица Народного Напряжения, вся выгнутая горбом, словно от народного напряжения. Улицы Народной Силы Тока в городе не было, поэтому и с электричеством возникали перебои. Неожиданно в конце улицы показался милиционер. Сюда уже дошли фотороботы губернатора и Аши, а о предательстве губернатора рассказали все телеобозреватели. И хотя узнать Бороздина было теперь трудно — он зарос, исхудал и был грязен, вот что делает с людьми любовь, — все милиционеры его узнавали, потому что от губернатора и Аши исходили флюиды загнанности, а на эти флюиды милиция реагирует безошибочно. Вот и теперь, привлеченный запахом угнетения и унижения, милиционер, которого в случае драки или грабежа было не дозваться, возник в конце улицы и стал принюхиваться. Угнетение и унижение были где-то близко. Не поживимся, так хоть поглумимся. Он радостно заверещал всем телом и устремился к Аше и губернатору.

— Бежим! — крикнул губернатор и устремился в переулок. Погода была в великолепии. Пыльный зной изливался на южный город. Бежать было трудно. Аша была на пятом месяце, год — на восьмом, лето — на третьем. Ашу тошнило. Губернатор сжимал ее потную вялую руку и чувствовал, что на этот раз им далеко не убежать.

— Ага! — радостно закричал пьяный мужичонка в подворотне. — Лови, держи, бягуть!

— Бягуть! — радостно поддержала его огромная бабища, старшая по дому шесть в переулке Народного гнева. — Дяржи, бягуть!

Губернатор силком волок беременную Ашу. Они бежали медленно, толпа преследовала их немногим быстрее. Толпа растягивала удовольствие и попутно обдумывала — что бы с ними такое сделать? Зашить в мешок и бросить в реку было неинтересно, потому что мучения жертвы будут скрыты водой и мешком. Можно было зашить в мешок и заставить бежать, получится бег в мешках. Так и сделаем, а дальше придумаем. Губернатор бежал с трудом, воздух разрывал его легкие. Аша почти не могла бежать, задыхалась, сердце ее проваливалось. «Дяржи!» — заорала встречная кошка, черная от злобы, серая от пыли, и перебежала им дорогу.

— Убьем, убьем, и выблядка убьем! — кричало население этой территории. Им было неважно, кого и за что убивать. Оно уже так часто меняло название, веру и социальный строй с одного на другой и обратно, что начисто забыло себя и испытывало только глухое отвращение к себе и любым встречным. Встречных оно убивало, а себя изводило. В последний раз населению пришлось переворачиваться, когда через город дважды проходили сначала ЖД, а потом федералы. Тогда Народную переименовали в Кошерную, а все предки перевернулись в гробах. Потом Кошерную переименовали в Народную, и все предки перевернулись обратно. Не предки, блядь, а пропеллеры. То-то земля и шевелится на всех кладбищах этой территории, и падают надгробья. Все говорят: акт вандализма, акт вандализма… Ничего подобного, это все предки.

Из переулка генерала Паукова, названного так при жизни генерала Паукова потому, что он родился в этом городе, да где бы еще могла и появиться такая дрянь, — выбежал небольшой отряд, вооруженный дрекольем, осмотрелся и тоже побежал за Ашей и губернатором.

— Бягуть! — кричала одна толпа.

— И выблядка! — кричала другая.

Аша вырвала у губернатора руку и упала.

— Не побегу дальше, — сказала она.

— Ветер! Вызови ветер! — прерывающимся шепотом попросил губернатор.

— Не могу. Сил нет. Здесь нет ветра.

— У-гу-гу! — загуготала толпа и замедлила шаг. Теперь можно было не торопиться.

— А и к черту все, — сказал Бороздин. — Хватит прятаться. Третий месяц бегаем.

Они с Ашей встали, держась за руки и шатаясь, и уставились на толпу.

В эту секунду первый пузырь газа флогистона, скопившийся под этим городом, оглушительно лопнул, разделяя жертв и преследователей широким осыпающимся рвом. Толпа в ужасе остановилась на краю рва и попятилась от него. Пропасть ширилась. Призрачный газ без цвета и запаха поднимался в небо.

— Землетрясение, — в ужасе прошептал кто-то из толпы.

Губернатор и Аша, не веря чудесному спасению, замерли на краю пропасти.

— Ты сделала? — спросил губернатор.

— Не я, земля. Худо дело. Земля встала, не носит