нас больше. Старики говорят — когда земля встанет, значит, нет сил у земли. Не выдержала. Все, конец.

Губернатор сел на асфальт, обрывавшийся в трех шагах от них, и взялся за голову.

— Что же, это все мы? — спросил он. — Всему верю, а этому не верю. Неужели из-за ребенка, Аша?

— Не знаю, — сказала она блеклым голосом. — Идем.

— Погоди! Но если правда… из-за нас… конец всего этого…

— Идем, — сказала она решительно. — Этот мир ничего другого не стоит. Если все они так хотят убить одного ребенка, так им и надо.

2

В следующем городе уже почти не было народу. Все чувствовали, что надо переезжать — например, в Москву, где что-то еще осталось. Ходили слухи, что скоро Москву закроют, не резиновая же она, и так все поля вокруг города застроили в радиусе двухсот километров, — но пока туда еще пускали на всякую грязную работу, и надо было торопиться. В городе N+1 было очень много церквей и двухэтажных домов. Вода постепенно заполняла этот город, но дело было не в тихой и сонной, стоячей реке Энке, над которой зависали в дрожащем напряжении синие прозрачные стрекозы, а в какой-то подпочвенной, непонятной воде — может быть, минеральной. Она выступала из недр и осторожно, вдумчиво, спешить ей было некуда, подтопляла город N+1. Никаких грехов на нем не было, и наказания своего он не заслужил, и вообще смешно придумывать нравственные обоснования физическим процессам, вроде камнепада или затопления. Нравственные события бывают в нравственной истории, а в физической случаются только физические. Они — не расплата и не урок, а отсутствие заботы о земле. Когда земля пустеет, она естественным образом заболачивается, а когда болото не осушается, оно медленно превращается в озеро. Очень может быть, что и с градом Китежем случилось нечто подобное, а захватчики совершенно ни при чем. N+1 уходил под воду, стоял в ней по пояс, как новая Венеция, затопляемая по тем же причинам (со времени дожей здесь нет никакой истории, население деградирует, нельзя же считать населением бесчисленных туристов!), да тут еще лето случилось дождливое — сухих улиц не осталось. Во всем городе работал один магазин, где Аша с губернатором купили каменных пряников, и одно учреждение, а именно краеведческий музей, директриса которого, она же единственный экскурсовод, выращивала в собственном огороде влаголюбивые культуры и тем жила.

Директриса энплюсодинского музея была женщина интеллигентная, высокая, когда-то красивая, очень культурная. Униформой всем культурным женщинам провинции служила шаль местного производства — во всей провинции коренное население выживало тем, что шило платки, а если ткани не хватало, плело кружева. Библиотекарши, учительницы, директрисы провинциальных музеев, все, на ком так долго держалась истинная культура, то есть все, кто так долго и глупо делал вид, будто что-то еще есть, тогда как на деле давно уже следовало отказаться от этого дрянного представления и начать какое-нибудь другое, — всегда кутались в шали. Их представление о культуре, однако, было стопроцентно варяжским: веди себя скромно, не харкай. Они любили, чтобы формуляры были заполнены разборчиво. Им нравились ритуальные вещи вроде отставленного мизинца при чаепитии, слов «спасибо» и «пожалуйста», варяжских паролей, не имеющих к культуре никакого отношения, и еще они любили варяжские народные романсы, в которых суровые варяжские женщины, поющие в нос, давали решительный отлуп, тоже в нос, любым мужским поползновениям. Разумеется, среди провинциальных библиотекарей и директрис были истинные подвижники, хорошие люди, и одна из таких подвижниц, Марья Семеновна, работала в городе N+1. Она любила свой приплюснутый купеческий город и крошечный музей, восстановленный местными умельцами. Она любила зал местных промыслов — изготовление грибов из любых подручных материалов, от дерева до глины; грибы были вытканы на местных шалях, украшали кружева, столовый прибор в виде грибов был когда-то подарен президенту, и только так он узнал о существовании данного города. Грибов в городе и его окрестностях водилось очень много. Вероятно, они питались подземной влагой, тогда еще скрытой, смирной.

Не найдя в городе ни одного работающего заведения, губернатор и Аша зашли в музей — просто потому, что там было открыто.

— Проходите, проходите, добрый день, — поприветствовала их директриса. — Я рада, что вы интересуетесь историей нашего города.

Она провела их по залам, стилизованным под купеческое жилище начала девятнадцатого века, где под стеклом на столах лежали извлеченные из семейных архивов гимназические сочинения про Дубровского, фрагменты частной переписки, в которой все благодарили Бога за то, что до сих пор живы, и страница рукописи писателя Кислопрядильщикова, видного народника, сотрудника журнала «Русское богатство»: очерк «Лесной пожар». По стенам висели портреты местных купцов и их детей. Купцы были насупленными, лица их — каменными, и видно было, что купеческое слово их твердо. В лицах детей читался затаенный ужас перед тем, что когда-нибудь и им придется стать каменными, и купеческое слово их будет твердо. Купцы были по большей части варягами и люто ненавидели хазар, видя в них опасных конкурентов. Когда хазары стали комиссарствовать в городе, купцам мало не показалось.

— Это музыкальная шкатулка, — рассказывала Марья Семеновна. — Музыкальные диски хранились в доме казака Онуфрия Янова, впоследствии расказаченного, и купца Прокофия Жвакина, впоследствии раскупеченного. Музыкальные ящики Янова и Жвакина были сломаны во время революции, и диски негде было прослушать. Дети делали из них мишени для луков, и большинство дисков погибло. Уцелел один, завалявшийся на чердаке и содержавший вальс «Амурские волны». Музыкальный ящик случайно уцелел в хозяйстве трактирщика Прушкина, впоследствии растрактиренного. Его починил кустарь Зобов, впоследствии раскустаренный. Ящик долго хранился у комиссара Штейнмана, впоследствии комиссованного, а в 1937 году раскомиссаренного окончательно. Создатель нашего музея Борис Павлович Феклыгин, местный учитель, впоследствии разучившийся, обнаружил диск и совместил его с ящиком, потому что диск без ящика и ящик без диска не представляли никакого интереса. Да, в сущности, вся страна у нас состоит из дисков без ящика и ящиков без диска, и они вечно враждуют, вместо чтобы объединиться и произвести дивную музыку. (Это уже я говорю, а не она). Сейчас вы ее услышите.

Она поставила диск на ящик, накрутила ручку, пружина стала раскручиваться, диск завращался, задевая прорезями за шипы, и хрипловатые колокольчики заиграли вальс «Амурские волны». Аша выглянула в окно. Воды Энки, а может, какие-то другие воды уже поднялись до окна провинциального музея. Вода проступала сквозь крашеные доски пола. По воде бежали мелкие амурские волны: амур означает любовь, и вода как бы слегка трепетала от любви к заполняемому ею городу.

— Благодарю вас за внимание, — сказала Марья Семеновна,