людей. Воропаев сделал знакомый знак шашкой. Мы вышли на галопе в лаву и потом сразу бросились вперед. Еще несколько напряженных мгновений, и слева, на солнце, сверкнула одна шашка, ближе другая… Началась рубка бегущей цепи.

Вскоре все было кончено. Тут и там валялись по всему полю трупы убитых, брошенные винтовки, гранаты и пр. Взводный урядник внимательно обходил копны пшеницы с револьвером в руке. Из одной из них торчали наружу каблуки сапог.

— Вылезай, а то пристрелю сейчас же! — закричал взводный.

Копна зашевелилась, и из нее, покрытый соломой, появился матрос. Таким же способом из других копен и стогов было извлечено еще немало красных. Бой стих по всей линии фронта. Ашуркин, уехавший один в сторону станции, вернулся оттуда с пустой гильзой шестидюймового морского орудия. Красные бронепоезда бросили позицию и отошли назад.

Сотня отдохнула и, выстроившись, тронулась обратно в Вознесенск. Солнце стояло высоко и припекало в степи. Мы возвращались знакомым путем, натыкаясь на следы недавних боев: валяющийся штык, брошенную фуражку, кровавые тряпки, воронки от снарядов… Потом сразу открылся внизу Вознесенск, голубоватая лента Буга, мост. В небе неподвижно застыли облака. От земли шел еле уловимый запах пороха, полевых цветов и чего-то другого… Шедшая впереди лошадь вдруг шарахнулась в сторону…

— Повод влево! — послышалась команда.

Мы обходили неубранный еще труп красноармейца. Убитый лежал на спине лицом к небу. Ноги и руки его были широко разбросаны в стороны. Рядом валялась винтовка со штыком. Ставшие бесцветными глаза его с ужасом смотрели вверх. Лицо и руки совершенно темного цвета сливались с кожаной одеждой в сплошное черное пятно.

— А, да это наш вчерашний знакомый матрос, — сказал Горбатов. — Тот самый, что ранил штыком коня есаула Фролова. Вот и успокоилась навсегда его злоба.

— Вы что там загрустили? — прервал наступившее молчание подъехавший сзади Ашуркин. — А ну-ка, давайте любимую Назаровскую!

И тотчас же высокий тенор одного из партизан завел:

Мы на лодочке катались, А под лодочкой вода. Девка платье замочила, А на мальчика беда…

Партизаны бодро подтянулись в седлах и радостно ответили ему хором:

Девчоночка, Молоденькая, Какая ж ты Хорошенькая.

Сотня спускалась с холмов в полуденное марево лощины Вознесенска. Даль голубела со всех сторон, и над головой где-то звенели невидимые жаворонки.

Было начало августа. Полк, удержав Вознесенск, стоял в бездействии, и никто не знал, когда и куда тронется он дальше. Увы, подходило время расставаться с полком и уезжать в Новочеркасск для поступления в юнкерское училище. Мы вчетвером пришли вечером на квартиру Назарова с просьбой отпустить нас из полка. Федор Димитриевич задумался и спросил:

— Действительно ли вам так нужно поступать сейчас в училище? У меня в полку вы можете быть произведены в офицеры гораздо раньше. Наша борьба с большевиками приходит к концу и поддерживается исключительно духом такой молодежи, как вы. Уйдете вы — молодежь из полков, что останется от этого духа? Жалею, но задерживать не могу. Будучи юнкерами, вспоминайте всегда то, что увидели в моем полку. Здесь вы прошли настоящую боевую подготовку к званию офицера. Спасибо вам всем за службу на поле брани! — Назаров вздохнул, вызвал адъютанта и приказал ему к завтрашнему утру приготовить нам нужные бумаги.

Мы прощались с боевыми товарищами очень просто. Уводя с собой лошадей, мы отправились в обратный путь на реквизированной подводе. Путешествие предстояло длинное и небезопасное: сменяя каждый день подводы, мы должны были пересечь большую часть Херсонской губернии, где после недавних разгромов бродили одиночками и труппами разбежавшиеся красные. Так надо было добраться до Екатерининской железной дороги и сесть, наконец, в поезд.

Мы ехали несколько дней подряд этапами по 20–25 верст, и все шло благополучно. Но как-то утром на дороге навстречу нам показалось вдали несколько человек. Мы остановили возницу и осмотрели винтовки, поджидая подходивших людей. Их оказалось трое, в защитной форме, но без оружия. Приблизившись к нам и заметив наши винтовки, люди остановились в нерешительности.

— Кто вы такие? — крикнули мы им.

— Свои, — донесся голос.

По их одежде было ясно, что это были красные.

— Подходите и показывайте бумаги. Иначе начнем стрелять.

— Ты откуда? — обратился мой приятель-юнкер к молодому белобрысому парню без фуражки.

Тот не пробовал запираться и сразу сознался, что был мобилизован силой в Красную армию. Полк его недавно был разбит белыми и разбежался; сам же он возвращался в свое село. Парень показал свое удостоверение.

Второй и третий красноармейцы были с монгольскими лицами. Они оба оказались китайцами. Первый из них рассказал о себе приблизительно то же самое, что и светловолосый русский парень. Он тоже предъявил удостоверение. Другой же китаец не говорил по-русски ни слова. Он очень волновался и плохо понимал то, что ему переводил его товарищ. Он долго искал по карманам свое удостоверение и наконец извлек из складок пазухи какую-то грязную бумажку. Это было действительно свидетельство, подписанное полковым комиссаром, но на обратной стороне его чернильным карандашом было помечено: «Немедленно расстрелять. Поручик такой-то». Мы переглянулись.

Юнкер сказал первым двум:

— Вы оба можете идти, но, придя в деревню, явитесь сейчас же нашему коменданту. Скажите ему, что вы встретили нас, показали нам бумаги и что мы отпустили вас. А ты, — обратился юнкер к третьему красноармейцу, — подожди здесь. Ну, живей! — крикнул он отпущенным на свободу.

Те бросились бегом от повозки.

Ашуркин и юнкер о чем-то тихо совещались. Но, когда я увидел, что Ашуркин поджал губы, собираясь слезать с подводы, я понял его намерение и остановил его:

— Нет, довольно. Мы только что