мемуаристов, но без упоминаний о Савине. Графиня М. Клейнмихель называет в качестве сообщника великого князя некоего капитана Варпаховского [Из потонувшего мира, 61–67].

4 [к 11//17]. Эту версию Савин рассказал Стелле Бенсон; в разговоре же с одним соотечественником двенадцатью годами ранее он изложил дело иначе: «Он разыграл из себя впервые ожидавшегося в Софии князя Фердинанда Кобургского» [Галич, Императорские фазаны, 174]. «Из других источников, однако, известно, что Савин, приехав в Софию, записался в книге для приезжающих великим князем Константином Николаевичем. Об этом было доложено русскому резиденту в Софии. Тот приехал в отель, взглянул и приказал выслать корнета Савина под конвоем в Россию» [Швыров, Опять корнет Савин, 20].

12. Гомер, Мильтон и Паниковский

12//1

Я толкаю его в левый бок, вы толкаете в правый. Этот дурак останавливается и говорит: «Хулиган!» Мне. «Кто хулиган?» — спрашиваю я. — Хулиганы, их террор в отношении законопослушных граждан были — наряду с беспризорничеством, нищетой студенчества, растратами и др. — одной из социальных язв 20-х гг., освещавшейся в бесчисленных статьях, рассказах, фельетонах, стихах и юморесках. Опасность быть ограбленным и искалеченным, идя вечером по пустынной улице, была более чем реальной. Графически образ хулигана был вполне отработан в агитплакатах и на карикатурах; из антилоповцев к этому архетипу, по-видимому, ближе всех по внешности Балаганов [см. ЗТ 25//3, сноска 2].

12//2

Поезжайте в Киев и спросите там, что делал Паниковский до революции… Поезжайте и спросите! И вам скажут, что до революции Паниковский был слепым. — Ср. ту же одесско-еврейскую экспрессивную речь у персонажей Шолом-Алейхема и Бабеля: «Поезжайте на праздник пурим в Касриловку»; «О похоронах этих спросите у кладбищенских нищих. Спросите о них у шамесов из синагоги…»; «О нас пусть спросят в Екатеринославе… Екатеринослав знает нашу работу» [Шолом-Алейхем, Касриловка; Бабель, Как это делалось в Одессе; Конец богадельни]. У сатириконовской школы эта фраза звучит уже как стилизация: «Вы можете спросить всякого уличного мальчика: уличный мальчик! Чем известна фирма Пинхуса Розенберга? И уличный мальчик ответит вам: синим бархатом!» Или у В. Катаева: «Можете спросить каждого, и каждый вам скажет, что мадам Стороженко таки что-нибудь понимает в фрукте» [Аверченко, Пинхус Розенберг; Катаев, Хуторок в степи, Собр. соч., т. 5: 515].

Данный риторический оборот (и, в частности, совет «Поезжайте туда-то…») прослеживается в литературе о ловкачах и плутах. В комедии К. Гольдони «Слуга двух господ» главный герой на вопрос нанимателя о рекомендации отвечает: «Справку? Пожалуйста. Для этого вам стоит съездить в Бергамо, там вам про меня всякий скажет». В одном из диалогов Лукиана рассказчик небылиц предлагает собеседнику расспросить о его подвигах, если тому когда-нибудь случится быть в Коринфе [Любитель лжи, или Невер, 30].

12//3

…Я был богатый человек. У меня была семья и на столе никелированный самовар. А что меня кормило? Синие очки и палочка. — Синие очки как принадлежность жулика упоминаются в очерках В. Г. Короленко [Современная самозванщина, 294]. Там же фигурирует используемая самозванцем форменная фуражка с кокардой [323]; как мы знаем, милицейская фуражка с гербом города Киева есть у Бендера [ЗТ 6; ЗТ 14].

Самоварный мотив — очередной штрих еврейского фона у Паниковского, символ буржуазного благополучия. Ср.: «Если бы смерть задавила богатых… то Чарна теперь сидела бы у себя в хорошей комнате, и на столе у нее уже кипел бы самовар — вот такой самовар» [Юшкевич, Король, 287]. Связано скрытой нитью с сервировкой чая, будущей обязанностью Паниковского-курьера в «Рогах и копытах» [см. ЗТ 15//8].

Мнимо-слепой грабитель есть в романе Т. Готье «Капитан Фракасс» [гл. 15]. Ср. запись Ильфа: «Слепой в сиреневых очках — вор» [ИЗК, 297].

12//4

Раньше я платил городовому на углу Крещатика и Прорезной пять рублей в месяц, и меня никто не трогал… Фамилия ему была Небаба, Семен Васильевич. Я его недавно встретил. Он теперь музыкальный критик. — Городовой — нижний чин полиции, служивший в городах по вольному найму, обычно из отставных солдат и унтер-офицеров. В общественном мнении и литературе сложился образ городового как тупого и жестокого слуги деспотического строя. Городовые — «наглые, в белых нитяных перчатках, опора режима и порядка» [Никулин, Московские зори, кн. I: 325] — были для либеральной интеллигенции объектом поношений и насмешек. «Москвичи шутливо относили их к нечистой силе, считая, что в лесу есть леший, в воде — водяной, в доме — домовой, а в городе — городовой» [Телешов, Записки писателя].

Сходная острота — в ДС 8: «Прежнего [заведующего домом собеса] за грубое обращение с воспитанницами сняли с работы и назначили капельмейстером симфонического оркестра».

Параллель (если не прямой источник) к превращению городового в музыкального критика — в предисловии Ф. Сологуба к 5-му изданию «Мелкого беса». Автор упоминает слухи о дальнейшей судьбе Передонова, посаженного в психиатрическую больницу за убийство приятеля-чиновника. «Одни мне говорили, что Передонов поступил на службу в полицию… От других же я слышал, что в полиции служил не Ардальон Борисович, а другой Передонов… Самому же Ардальону Борисовичу на службу поступить не удалось, или не захотелось, он занялся литературной критикой. В статьях его сказываются те черты, которые отличали его и раньше». Ср. также: Кто был городовым, идет в профессора [Вл. Соловьев, Дворянский заем (1891)]. Парадоксальное преображение (смена личности или профессии), выдающее истинную натуру персонажа, — широко распространенный мотив, восходящий еще к овидиевым «Метаморфозам», который некоторые исследователи поэмы называют «кларификацией».

Ср. также эпиграмму Марциала на хлебопека, ставшего стряпчим, но не расставшегося с прежними привычками [VIII. 16]; сатиру Эндрю Марвелла на лекаря, ставшего судьей («The Doctor Turned Justice»). Сопоставление такого рода в риторической (не облеченной в сюжет) форме находим в очерке В. Дорошевича. Полицейский пристав, истязающий арестантов, предан опере и сожалеет, что не стал певцом. «И человек с такими тонкими музыкальными вкусами был приставом. И каким!» [И. Н. Дурново, в кн.: Дорошевич, Избранные рассказы и очерки, 261].

К городовому Ильфа и Петрова близок папаша Прентан в романе Ги де Мопассана «Монт-Ориоль» — бывший тюремщик, ставший в конце концов «попечителем, почти директором» курорта минеральных вод. Как шутит один из героев романа: «Для него ничто не изменилось, и он начальствует над больными, как раньше — над своими заключенными. Ведь лечащиеся водой — это не кто иные, как заключенные, ванные кабинеты — тюремные камеры, душевая — каземат, а помещение, где доктор Боннфий промывает желудок посредством зонда, — камера пыток» [1.4]. Метаморфоза царского городового в советского музыкального критика, равно как и тюремщика в директора курорта, — это, так сказать, кларификация наоборот, где мишенью сатиры является не превращаемый, а тот, в кого превращаются (в ЗТ — советский официозный