Так кончился этот церемониальный визит, которым, не теряя времени, хотел уже воспользоваться старый проныра, стараясь навязать Вацлаву Цемерню за тяготивший его долг. Он рассчитывал, что расплатясь за двести тысяч ротмистра деревенькой, без которой поместье Дендеровское всегда могло остаться поместьем, хотя с горем пополам и увертками, мог выдержать кризис, не сбрасывая маски и по-прежнему оставаясь барином. Ротмистр Повала обещал подождать, старшие кредиторы удовольствовались бы прибавками, Фарурей не мог и пикнуть о том, что дал в долю на волов и винокурню. Сверх того, граф намеревался около двенадцатого января захворать смертельно и не раньше встать с кровати, как по миновении срока уплат, отговориться болезнью, свалить вину на поверенного и так протянуть еще на год образ жизни, к которому он привык. Рассчитывал, кроме того, на женитьбу Сильвана и капиталы невестки; на Цесю и ее мужа, на Вацлава, на все, к чему только можно было прицепиться, и решил прежним порядком держать себя большим барином.

Он распускал уже вести, поверяя каждому под страшнейшим секретом, что Цеся выходит за Фарурея, который будто бы поручает ему управление всеми имениями и делами, не чувствуя себя способным к этому; что Сильван женится на кузине Шварценбергов, за которой берет миллион рейнских в одних драгоценностях, не считая поместий, и т. д. Люди всегда легковерны и, сказав себе, что в каждой лжи есть хоть немного правды, начинали опять ждать терпеливее, рассчитывая на блистательные надежды графа.

Ранним зимним утром, прекрасным и светлым, экипаж Вацлава остановился перед домиком в Вульках: он должен был отвезти молодую чету в церковь в Смол ев, где ее уже ожидал викарий. Это было в будни. Никого нельзя было ожидать в городок, кроме нескольких любопытных да стариков, сидящих у дверей, а молодых провожала одна Бжозося.

Для нее это было истинным торжеством: она суетилась целую ночь, бранилась утро, не дала людям глаз зажмурить, жаловалась, смеялась, плакала, хлопала в ладоши и от времени до времени вздыхала о душе ротмистра; но, похоронив уже его однажды и осушив искренние слезы печали, теперь вся она занялась счастьем и больше всего кухней молодых.

Разрядившись необычайно, она вышла вместе с ними на крыльцо, а когда оба они упали к ее ногам, прося благословения, расплакалась еще раз, расцеловала их и торопила сесть в экипаж. Она, может быть, боялась еще, чтобы этой, так желанной свадьбе что-нибудь не помешало; а мысленно опережая и свадьбу, и несколько лет после свадьбы, была уже занята воспитанием деток, которых ожидала с нетерпением.

Дорога в Смолев прошла в молчании, так хорошо была она им знакома и так печальна теперь, и так свежа еще печальным воспоминанием; одна только Бжозовская, отгоняя печальные мысли, смеялась и наслаждалась чистою радостью благородного сердца, умеющего покориться воле Божией и философски принимающего все, чем земля кормит своих детей.

Как скоро Франя омрачалась воспоминанием об отце, Бжозовская громила ее без церемонии:

— Да перестань же плакать! Когда же это кончится? Помолиться хорошенько — прекрасно, поплакать, отереть слезы и дальше в путь. Господь Бог сотворил нас для труда, а не для хныканья! Вот есть, слава Богу, чем тешиться, чем наслаждаться, за что благодарить Бога; лучше об этом думать, чем портить свое здоровье и выплакивать глаза.

Если она не утешала этими простыми выражениями Франю, по крайней мере, облегчала ее страдания примером своей покорности судьбе.

Подле церкви сговоренных остановила недавно засыпанная могила ротмистра, которую, по причине позднего времени, нельзя было еще ни огородить, ни обложить дерном; жених и невеста пошли за холодным благословением умершего, а Бжозовская за ними, заранее припасая флакончик на случай, если бы с Франей сделалось дурно.

Бедная сирота расплакалась; но Вацлав был подле нее и облитую слезами ввел в церковь. Пусто в ней было, потому что зазвонили только тогда же, как показался экипаж Вацлава; несколько бедняков и мещан явились свидетелями обряда.

Бжозовская, хотя молилась усердно, вздыхала глубоко и сердились на покойника ротмистра, которого мысленно упрекала.

— Вот напасть! — говорила она самой себе. — Не отделаться от этих мыслей. Царица небесная! Если б покойник, упокой, Господи, его душу, не чудил, свадьбу отпраздновали бы, по крайней мере, по-людски… А то… Будь благословенна Владычица мира… А то по-немецки: тихо, без всякой торжественности, словно нас не хватило бы на это… Богородица Дева, радуйся… Богородица Дева, радуйся… Ни гостей, ни обеда, ни музыки! Что это за свадьба?.. Новомодная, какая-то фармасонская… Прости Господи… Будь благословенна Царица… Еще никогда не видела такой свадьбы… и в трауре… Ну, что же делать, что же делать!

Бжозовская стала торопливо читать молитвы, чтобы преодолеть в себе желание ворчать; но не было на ней уздечки, и Бог знает, как она молилась, хотя, вероятно, Бог принял и так просьбу благородного сердца. В ризнице подписали книги, а после службы викарий соединил новобрачных белым орарем, в короткой и сильной речи поручая, во имя ротмистра, сироту опеке того, кто назывался теперь уже ее мужем.

Недолго пробыв в Смолеве, потому что Бжозося нигде не любила оставаться долго и всегда хлопотала о возвращении домой, молодые сели в экипаж. Вацлав шепнул что-то на ухо кучеру, и лошади бойко полетели к Вулькам. Не было сделано уговора, куда должно ехать; Бжозовская приготовила даже в Вульках обед, но Вацлав велел повернуть прямо в Пальник, приготовив в течение нескольких недель свой дом к приему Франи. Он не говорил об этом ни слова, потому что хотел этой приятной неожиданностью рассеять ее печаль. Бжозовская, которой нужно было еще распорядиться кое-чем к обеду, чрезвычайно встревожилась, когда увидела, что их везут в Пальник.

— А это что такое? — воскликнула она. — Это что? Куда же поехал, Яков? С ума он сошел, что ли?

— В Пальник, — сказал Вацлав, поглядывая на Франю.

— Вот догадался! Сам не знает зачем! Да ведь в Вульках обед заказан! Завтра себе и поедете, когда захотите, но уж сегодня, право, не позволю.

— Дорогая Бжозося, есть обед и в Пальнике.

— Но полендвица! Вацлав невольно рассмеялся.

Лошади между тем бежали скоро, а Бжозовская чуть не расплакалась, видя, что все ее приготовления пропадут даром. Вацлав целовал ее руки, упрашивая не противиться его желанию. Почтенная Бжозося смягчилась, вздыхая, тронулась, но в глубине сердца затаила некоторую досаду.

— Ну, увидим, каким обедом он нас поподчует.

Через минуту, миновав домик в Вульках, при виде которого Бжозовская вздохнула еще раз, проселочной дорогой добрались и до Пальника. С того времени, как его видели Франя и ее приятельница, он изменился так,