– Из смердов мы, – тихо откликнулась девушка. – На боярина Тучкова землях живаху… пока мор не пришел… Я одна осталась, и…

Снова всхлип. Понятно. Значит – мор, не татары. Осталась девчонка одна, а уж что с ней случилось потом – вполне догадаться можно.

– Ты не плачь, Маша. Что случилось, то уж и случилось, о будущем думать надо.

Вот тут девчонка изумилась, не поняла даже, дернулась, вскинулась вся:

– О чем?

– Ты б к какому хозяину попасть хотела?

– К доброму, конечно, – наевшись, невольница потихоньку разговорилась. – Чтоб не морил голодом, не бил зря. Ох… навряд ли такой сыщется. Я ж… меня ж даже в наложницы не возьмут. Порченая. Не дева.

Мария произнесла эти слова с такой обреченностью, с такой безнадегой, что Павлу на миг стало страшно.

– И выкупить меня некому, и не умею я ничего, разве что обычный наш крестьянский труд – так кому он в татарах нужен? Коров доить да за птицей-скотом ухаживать все могут, оттого и стоит наш брат так дешево, что дальше уж и совсем бесплатно бы отдавать.

Вот тут она была права, права полностью и бесповоротно. Не пышгногрудая девственница, которой прямая дорога в гарем, не искусная вышивальщица или там, сказочница… сказочница…

– Маша, ты кипчакскую речь знаешь? Или татарскую?

– Нет. Так, понимаю через раз.

– Плохо. Учи!

– Учить-то, господине, трудно.

Ремезов хмыкнул:

– Ну, сказанула – трудно ей! А ты думала – в сказку попала? Ладно, ладно, не плачь, не всхлипывай. Спать, эвон, на травку ложись…

Зашуршала солома.

– Хорошо тебе?

– Да, господин.

– И не называй меня господином. Я – простой погонщик, слуга.

Молодой человек с хрустом потянулся:

– И я с тобой рядом прилягу. Обижать не буду, не бойся.

– Я, господин Аким, не боюсь. Ты добрый.

Ишь ты – добрый! И как зовут, знает.

– Эх, спина моя, спина…

Павел улегся на солому и с наслаждением вытянулся: честно-то говоря, ишачок не слишком-то удобный вид транспорта для путешествия на дальние расстояния – трясет больно. А уж поясницу ломит – сейчас бы какой-нибудь фастум-гель как раз впору, и это несмотря на то, что заболотскому боярину-то сколько? А лет двадцать шесть, или меньше чуток…

Маша пошевелилась рядом:

– Давай-ка, господине Аким, я тебе спину вправлю.

– А ты умеешь?

– Переворачивайся, рубаху я с тебя сама сыму.

Зашуршав соломой, боярин улегся на живот и хмыкнул – может, и в самом деле, поможет девчонка?

Забегали по спине ловкие девичьи руки, помяли, погладили, ах, как чудесно это все ощущать, ну до чего же приятно – прямо аж мурашки по коже!

– Эй, эй, ты что делаешь?

– Тесемка у тебя, господин Аким, на портах тугая больно… ослаблю.

– Давай, ослабляй… ой, штаны-то оставь!

– Не можно, господине. Так вот куда лучше.

А ведь Маша сидела на нем голая! Это Ремезов вдруг ощутил только что, вот сейчас – и горячие бедра, и… чем она там водила по спине? Грудь?

– Ой, Маша, Маша…

– Теперь перевернись, господине.

Не то чтоб Павел, подобно подлому рабовладельцу, воспользовался своим привилегированным положением… просто не стал противиться натиску, уступил, раз уж так все сложилось. К тому же он был во многом обычный молодой мужчина, а мужчина без женщины все равно, что пистолет без обоймы. Ладно… пусть так.

Возбужденная девчонка между тем уже перешла к поцелуям, причем весьма активно, в полном соответствии с пословицей о тихом омуте и чертях.

Ремезов погладил Марию по горячим бедрам, по спине, пальцами нащупал пупок, поласкал языком грудь… девушка застонала, выгнулась…

Ой, до чего ж сладко!

Павел, наверное, в первый раз за все начало своего не особенно-то добровольного вояжа наконец-то ощутил себя по-настоящему расслабившимся, от души, без дураков.

– Ты прямо волшебница, Маша! И вся такая… горячая, страстная… Извини, если обидел.

– Обидел? – жарко дыша, девушка вновь приникла к ремезовской груди. – Нет, не обидел, ничуть. Ты добрый, ласковый. И с лаптями нашими хорошо придумал.

– С какими лаптями? – не понял молодой человек.

– Ну, ты же сказал, чтоб мы плели, – девушка поцеловала Павла в губы. – После того, как этот черт Хасым едва не угробил Яцека… это отрок, невольник из Польши. Он хромал – поранил пятку колючкой, а Хасым велел идти, прыгать… А ты сказал про лапти хозяину. Вот я и плела, на всех почти.

– Плела, говоришь, лапти? – шепотом переспросил Ремезов.

– Да, я это умею.

– Ты, девчоночка, я смотрю, много чего умеешь.

Маша отпрянула. Обиделась? Нет. Вот снова зашуршала солома.

– Господин Аким. А теперь ты мне спинку погладь, ага?

Павел чуть было не присвистнул – во, дает, девушка! Что ж…

– Давай, поглажу… так хорошо?

– Ага… очень, господин Аким, о-очень… о-о-о…

У нее оказалась такая спинка, что молодой человек снова забыл обо всем, забыл на миг… но так хотелось, чтоб этот миг длился вечность!

Они так и уснули вместе, обнявшись, на постели из пахучих степных трав. А на рассвете проснулись от истошного крика надсмотрщика Кармаля:

– Вставайте, эй, поднимайтеся все! Хасыма в кустах дальних нашли. Со стрелой в спине.

Лето 1244 г. Донские степи

Стрела с серым оперением сокола торчала меж плечами надсмотрщика, слегка покачиваясь и словно бы ухмыляясь – вот, мол, я! А догадайтесь-ка, кто меня выпустил?

– Мертв, – обернувшись, негромко промолвил Уброк. – Мертвее мертвого.

– Та-ак, – подойдя, протянул почтенный Халед ибн Фаризи. – Та-ак. И кто его? Бродники, ы-ых, шайтан их отец!

Купец по-персидски витиевато выругался и, сплюнув, презрительно посмотрел на охрану:

– Больше ничего мне не скажете, ребята?

Один из стражей – косматобородый десятник в потертом кожаном панцире – смущенно потер лоб:

– И чего его только в эти кусты понесло?

– Приспичило человеку! Понос! – взорвался торговец. – А вы где все в это время были? Мхх, ифритовы дети!

Десятник в ответ лишь вздохнул, а больше ему и сказать-то было нечего, причем все окружающие это прекрасно понимали, включая и самого купца, ругавшегося так, для порядку. Ясно, что к каравану приглядывались степные разбойники, случайно попавшиеся на глаза незадачливому надсмотрщику Хасыму, который уже теперь о них, увы, ничего не расскажет. Сколько было лихих людей? Конные? Пешие? Пешеходам, в принципе, в степи нечего делать, но бывали и такие шайки, что еще не в полном достатке обеспечили себя лошадьми, а потому и высматривали именно конные караваны.