Когда борьба за доминирование ведется в закрытой группе, это игра с нулевой суммой: чей-то ранг растет, чей-то понижается. Доминирование чаще всего порождает насилие именно в маленьких группах — бандах или изолированных коллективах, где ранг человека полностью определяет его социальную ценность. Если же некто принадлежит к нескольким группам и может выбирать, он скорее отыщет ту, где его будут ценить, и тогда оскорбление или неуважение не будет иметь серьезных последствий[1444].

Так как единственная ценность, за которую сражаются в борьбе за превосходство, — это информация, насилие, с помощью которого определяется, кто же здесь босс, может прекратиться, не спровоцировав вендетты. Приматолог Франс де Вааль обнаружил, что большинство приматов после драки мирятся[1445]. Они берут друг друга за руки, целуются, обнимаются, а бонобо еще и занимаются сексом. Спрашивается, зачем они вообще дрались, если все равно собирались помириться, или почему они мирятся, если у них была причина для драки. Дело в том, что приматы мирятся только с теми, чьи долговременные интересы частично совпадают с их интересами. К примирению может сподвигнуть генетическое родство, совместная защита от хищников, сговор против третьей стороны или общая цель — как в эксперименте, в котором обезьяны получали пищу, только если действовали сообща[1446]. Интересы двух особей не могут совпадать полностью, так что у них всегда есть причины вступить в борьбу за доминирование или попытаться отомстить кому-то внутри группы, но и частичное совпадение не позволяет им метелить друг друга бесконечно, не говоря уже об убийстве. Приматы, чьи интересы не связаны, соперников не прощают, что приводит к эскалации насилия. Шимпанзе, например, после драки мирятся только с членами своей группы, но не испытывают потребности примириться после стычки с членами другой стаи[1447]. И, как мы узнаем в следующей главе, люди, прощая и примиряясь, тоже руководствуются наличием общих интересов.

~

Метафора «мериться длиной» предполагает, что пол, лучше оснащенный для подобных соревнований, будет чаще вступать и в борьбу за доминирование. У многих приматов, в том числе у людей, оба пола не стесняются в средствах ради достижения превосходства (обычно над представителями своего же пола), однако похоже, что доминирование важнее для мужчин: для них оно обретает мистический статус бесценного достояния, ради которого можно пожертвовать чем угодно. Исследования личностных ценностей мужчин и женщин показывают, что мужчины придают непропорционально большое значение профессиональному статусу по сравнению со всеми прочими жизненными благами[1448]. Они готовы идти на больший риск и демонстрируют бо́льшую самоуверенность и самонадеянность[1449]. Большинство специалистов по экономике труда считают, что эти различия между полами вносят вклад в поддержание гендерного разрыва в зарплатах и карьерном росте[1450].

Бесспорно, мужчины — гораздо более агрессивный пол. Во всех обществах именно мужчины, а не женщины дерутся понарошку и всерьез, задираются, владеют оружием, любят жестокие развлечения, фантазируют об убийстве и убивают, насилуют, начинают войны и участвуют в них[1451]. Этот гендерный разрыв универсален, а запускающий его механизм почти наверняка биологический. Разница проявляется в раннем детстве, она обнаруживается у большинства других приматов и, кстати, характерна и для тех мальчиков, которых (из-за аномалии развития гениталий) воспитывали как девочек[1452].

Мы уже знаем, почему возникает это различие: самцы млекопитающих размножаются быстрее (могут иметь значительно больше потомства), чем самки, поэтому самцы конкурируют за репродуктивные возможности, в то время как цель самок — обеспечить выживание себе и потомству. Мужчины могут позволить себе более агрессивное соперничество, поскольку без отца потомство еще может выжить, а вот без матери — вряд ли. Это не значит, что самки всегда избегают насилия (еще Чак Берри пел, что Венера Милосская потеряла руки, борясь за кареглазого красавца), но оно выглядит для них менее привлекательным. Женская тактика конкуренции — это физически менее опасная социальная агрессия вроде распространения слухов и остракизма[1453].

Теоретически жестокая конкуренция за партнера и агрессивная борьба за доминирование не обязательно должны быть связаны между собой. Не нужно прибегать к идее доминирования, чтобы объяснить, почему Чингисхан оплодотворил так много женщин, что его Y-хромосома для сих пор распространена в Центральной Азии; достаточно знать, что он убивал отцов и мужей этих женщин. Но, учитывая, что приматы, ведущие общественный образ жизни, регулируют уровень насилия, уступая доминантным индивидам, доминирование и сексуальный успех на деле идут рука об руку в истории нашего вида. В негосударственных сообществах доминирующие мужчины имеют больше жен, подружек и больше романов с женами других мужчин[1454]. Для шести империй Древнего мира и Средневековья корреляцию между статусом и сексуальным успехом можно определить точно. Лаура Бетциг подсчитала, что императоры часто имели тысячи жен и наложниц, принцы — сотни, аристократы — десятки, мужчины из высшего класса — менее дюжины, а мужчины из среднего класса — от трех до четырех[1455]. (Отсюда математически следует, что многие мужчины низшего сословия не имели ни одной жены — и это сильный мотив выбиться наверх.) Недавно, с появлением надежной контрацепции и благодаря демографическому переходу, эта корреляция ослабла. Но богатство, власть и профессиональный успех все еще увеличивают сексуальную привлекательность мужчины, а самый очевидный признак физического превосходства — высокий рост — все еще дает мужчине преимущество в экономической, политической и романтической конкуренции[1456].