Лояльность своей группе, участвующей в соревновании, — от спортивной команды до политической партии — помогает нам косвенно реализовать инстинкт доминирования. Джерри Сайнфелд заметил однажды, что сегодня спортсмены так часто переходят из клуба в клуб, что фанат больше не может поддерживать команду. Ему приходится сохранять верность логотипу и униформе: «Ты вскакиваешь, вопишь и улюлюкаешь, мечтая, чтобы одежда твоего города победила одежду соседского». Но мы вскакиваем и улюлюкаем: настроение спортивных фанатов повышается и понижается в зависимости от успехов любимой команды[1469]. Размытость границ можно точно оценить в лаборатории. Если команда побеждает, уровень тестостерона у болельщиков растет точно так же, как если бы они лично одержали победу в армрестлинге или в теннисе[1470]. Уровень тестостерона избирателей растет или падает, когда их кандидат выигрывает или проигрывает выборы[1471].

Неважно, как мы относимся к отдельным представителям чужой группы, в тайных уголках души мы всегда хотим, чтобы победила наша. Психолог Генри Тайфель провел ряд экспериментов, в которых распределял участников на группы по какому-либо банальному признаку: например, в одну попадали те, кому понравилась картина Пауля Клее, а во вторую — те, что предпочли рисунок Василия Кандинского[1472]. Затем он попросил испытуемых разделить деньги между членами своей и чужой группы, причем члены групп были обозначены номерами, а сами испытуемые ничего не теряли и не приобретали. Однако они не только отдавали деньги своим временным товарищам и обделяли тех, кто попал в другую группу (например, семь центов любителю Клее, один — поклоннику Кандинского), но и отказывались вознаградить обоих за счет экспериментатора (который предлагал заплатить 19 центов поклоннику Клее, а 25 — любителю Кандинского). Предпочтение своей группы проявляется с самого раннего возраста: учить этому не приходится, скорее, нужно отучать. Психология развития показала, что дошкольники исповедуют расистские взгляды, которые шокировали бы их либеральных родителей, и даже младенцы охотнее взаимодействуют с представителями собственной расы и теми, кто говорит со знакомым акцентом[1473].

Психологи Джим Сиданиус и Фелисия Пратто предположили, что все люди — одни больше, другие меньше — стремятся к социальному доминированию, иначе говоря, к трайбализму. Они хотят, чтобы социальные группы были организованы иерархически, а их собственная группа доминировала над всеми прочими[1474]. Установка на социальное доминирование, как показали ученые, побуждает людей усваивать целый ряд мнений и ценностей, в их числе патриотизм, расизм, вера в судьбу, карму, проклятие и национальное предназначение, а также милитаризм, жестокость к преступникам и приверженность существующей структуре власти и неравенства. Напротив, люди, не одержимые идеей социального доминирования, чаще исповедуют гуманизм, социализм, феминизм, равенство прав, политический прогрессивизм, эгалитаристские и пацифистские идеи христианской Библии.

Теория социального доминирования предполагает, что идея расы, из-за которой сломано столько копий в дискуссиях о предубеждениях, с психологической точки зрения не важна. Как показали эксперименты, люди способны разделять мир на своих и чужих на основе любых приписанных им общих черт, включая предпочтение разных художников-экспрессионистов. Психологи Роберт Курцбан, Джон Туби и Лида Космидес замечают, что в эволюционной истории человека расы были отделены друг от друга океанами, пустынями и горными цепями (почему, собственно, и возникли расовые различия) и редко встречались лицом к лицу. Врагами человека были деревни, кланы и племена представителей его собственной расы. Люди мыслят не расами, а коалициями — то, что сегодня многие коалиции (соседи, банды, страны) совпадают с расами, просто случайность. Любое некорректное отношение, которое люди проявляют к другим расам, легко может быть направлено и на представителей других коалиций[1475]. Эксперименты психологов Ричарда Такера, Уоллеса Ламберта, а позже Катерины Кинцлер показали, что одно из самых сильных предубеждений вызывает речь: люди не доверяют тем, кто говорит с чужим акцентом[1476]. Это явление отсылает нас к прелестной истории со словом «шибболет», которая рассказывается в Книге Судей Израилевых (12:5–6):

~

Феномен национализма становится понятнее, если рассматривать его на пересечении психологии и истории. Здесь сливаются воедино три явления: лежащие в основе трайбализма эмоции и побуждения, когнитивная концепция «группы» как народа с общим языком, землей и предками и политическая машина государства.

Эйнштейн называл национализм «корью человечества». Это не всегда верно — иногда национализм не опаснее насморка, но он может стать заразным, если группе свойственен нарциссизм в психиатрическом смысле: огромное, но хрупкое Эго с незаслуженной претензией на превосходство. Вспомните, если оскорбительные сигналы реальности приводят нарцисса в ярость, нарциссизм может спровоцировать насилие. Добавьте к нарциссизму национализм — и перед нами смертельно опасное явление, которое политологи называют ресентиментом: убеждение, что какая-то нация или цивилизация имеет историческое право на величие, а ее нынешний невысокий статус можно объяснить только происками внешних или внутренних недругов[1477].

Ресентимент взвинчивает эмоции, свойственные неудачной попытке доминировать, — унижение, зависть, ярость, к которым и без того склонны нарциссы. Историки Лия Гринфельд и Даниель Широ считают, что крупные войны и проявления геноцида первой половины ХХ в. можно отнести на счет ресентимента Германии и России. Обе нации думали, что реализуют свои справедливые притязания на превосходство, в котором им отказывают вероломные враги[1478]. От современных наблюдателей не укрылось, что сегодня ресентимент пестуют и Россия, и исламский мир, и эти переживания о незаслуженно утерянном величии представляют собой угрозу миру, которой не стоит пренебрегать[1479].