мы стоим перед катастрофой, – нам грозит полный регресс»[1526]. Эти слова были пророческими как для филологии вообще, так и для ленинградской науки о литературе в частности.

Ольга Михайловна Фрейденберг записала 5 декабря 1949 г.:

«Университет разгромлен. Все главные профессора уволены. И это после тридцатидвухлетней их работы с советской властью! Пуст, беден, разбит факультет. Можно говорить только “здравствуйте” и “до свиданья”. Хозяйничают обнаглевшие Юрки Бердниковы и Наташки Вулихи. Ясно, что Сталину нужно было расправиться с последними проблесками мысли. Университет давно вызывал его злобу. Пусто, молчаливо, безжизненно на факультете.

Убийство остатков интеллигенции идет беспрерывно. Учащаяся молодежь, учителя, врачи, профессора завалены непосильной бессмысленной работой. Профессор должен давать 18 часов в неделю наряду с доцентом. Всех заставляют “учиться”, сдавать политические экзамены, всех стариков, всех старух. Переутомленные, изнуренные люди сдают политсхоластику. Студентам некогда посетить театр, концерт, кино. Они прикованы к тачке: утром зубрят уроки, вечером занимаются в Университете до 11 часов вечера, а затем, к полночи ездят в общежитие за городом, на Охту, с пересадкой, двумя трамваями, – что отнимает у них 40 рублей в месяц из жалкой стипендии. Они раздеты, изнурены, полуголодны, совершенно некультурны. Окончив, они не получают работы. Погромы культуры вызвали острую безработицу. Говорить об этом нельзя. Врачи, учителя, инженеры не могут найти работы. Повсюду человека нещадно эксплоатируют. Пока он здоров, его держат; болеющих не любят. Директоры, заведующие, главные врачи, деканы, всякие начальники – грубая злая сила. ‹…›

Да, ученых бьют всякими средствами. Ужасно деятельному человеку быть лишенным деятельности! Снятие с работы, отставки с пенсиями карательно бросают ученых в небытие. Профессора, прошедшие в прошлом годе через всенародные погромы, умирают один за другим. Их постигают кровоизлиянья и инфаркты. Эйхенбаум – полный инвалид. Пропп на днях упал на лекции. Его отвезли с факультета в больницу. Через несколько дней (30 ноября 1949 г. – П. Д.) умер на занятиях Бубрих[1527], затравленный Литературной газетой. Прибежавшая к трупу вдова закричала в исступленьи:

– Ты не умер, тебя убили!

Бубрих был мужественный человек, честный, скромный, деликатный. Самое циничное – это тысячные венки и пышные похороны: советская-де власть умеет почитать своих ученых»[1528].

Литературоведение на филологическом факультете представляло собой жалкое, по сравнению с минувшим временем, зрелище: оставшись не у дел в идеологической системе координат, эта наука стремительно деградировала. Впрочем, такова и была высочайшая воля: «Тов. Сталин не раз говорил: бойтесь людей, рабски преданных классическому прошлому. Это большая мысль»[1529]. К концу 1949 г. эта большая мысль уже родила не меньшие последствия:

«Я сам слышал, с какой горечью говорил Г. А. Гуковский своим аспирантам о том, что, видимо, время филологии как науки ушло, и страна (страна!) требует публицистики…»[1530]

После расправы над «космополитами» такая точка зрения получила и официальное подтверждение. В сентябре 1949 г. А. А. Фадеев озвучил ее на совещании литературоведов и критиков в качестве руководящей:

«Оказывается, что существует разделение на так называемых “литературоведов”, занимающихся только прошлым литературы (и таких подавляющее большинство) и на собственно критиков, занимающихся только современной литературой (и таких горстка).

Закономерно ли с точки зрения ленинского учения о партийности литературы, с точки зрения традиции русской революционно-демократической критики, что подавляющее большинство работников в области критики занимается, главным образом, прошлым, а не настоящим, да еще в условиях общества, стремительно идущего от социализма к коммунизму? И правильно ли разделение литературной критики на эти неизвестно когда возникшие понятия: на “литературоведов”, то есть ученых людей, – причем под ученостью здесь понимается уход в прошлое от современности, – и на критиков, которые занимаются собственно критикой современной литературы и которые по этой странной терминологии могут не знать прошлого литературы, быть людьми “неучеными”? Не является ли это разделение затянувшимся пережитком ложных, вредных, враждебных нам представлений о том, каким должен быть подлинный литературный критик, или, если хотите, “литературовед” (дело не в названии!) в условиях нашей страны?

В самом деле, можно ли отделить в Белинском, Чернышевском, Добролюбове, Салтыкове-Щедрине, в Горьком так называемого “литературоведа”, который занимается только историей литературы, и собственно критика, который занимается вопросами, стоящими перед современной развивающейся литературой?

Можно ли в работах наших великих учителей, основоположников марксистско-ленинского учения о литературе – Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, – посвященных вопросам литературы, отделить историка литературы от политика, направляющего развитие современной литературы?

Ни в коем случае нельзя.

Значит, очевидно, положение в нашей литературной критике надо считать ненормальным явлением.

Как можно рассматривать прошлое литературы, не будучи активным участником создания литературы коммунизма? И невольно встает вопрос, не является ли это искусственное разделение на так называемых “литературоведов” и на критиков остатками чуждых воззрений на задачи и роль человека, занимающегося благородным делом литературной критики?

Мы очень легко можем найти адрес людей, которые внесли этот буржуазный взгляд на задачи критика. Достаточно взглянуть на одного из основоположников буржуазного так называемого “литературоведения” – на Александра Веселовского и подобных ему. Именно в его работах и работах людей, подобных ему, сознательно противопоставленных работам революционных демократов, впервые в русской критике обнаружился отход от задач современности. Это они служили делу превращения критика в псевдоученого, который занимается якобы “чистой наукой”, отходит от политических задач литературной критики, отрывает так называемую литературную науку (уводит ее в прошлое, – да еще прошлое не отечественной литературы, а литературы других стран) от “презренной практики”, то есть от современной литературы, от насущных задач борьбы за счастье и благо народа»[1531].

1 ноября выступление А. А. Фадеева обсудили на Ученом совете Пушкинского Дома:

«Тов. Бельчиков говорит, что он не будет останавливаться подробно на самой статье А. Фадеева, она всем хорошо известна, а остановится на главном, на том, что нашему институту, значительная часть работников которого изучает вопросы прошлого литературы, важно не только обсудить эту статью, но и немедленно начать осуществление ее установок в нашей научно-исследовательской работе. Под знаком поворота к современности должна идти вся наша деятельность. ‹…›

Критиковать надо смело, без утайки, откровенно говоря с нашими беспартийными профессорами, поправляя недотрог. Критиковать нужно и самих себя, и, главное, доказать нашими работами, что мы и без удаленных людей справимся. Школа Азадовского лопнула, она доказала свою ненужность, и мы должны доказать, что и без Азадовского будет написан “Русский фольклор”[1532], что и без Эйхенбаума выйдет Лермонтов. Тем же, кто еще вздыхает о “незаменимых”, надо объявить войну, в нужных случаях обращаться к дирекции и привить убеждение, что пора кончить с прежними героями»[1533].

Специально для