Солнечный принц снова начнет улыбаться. Отец его не предавал. Но Ильгэйбэ? Знает ли она, или для нее супруг и повелитель сражен страшным недугом, насланным выходцами из Бездны?

Спальня была залита мягким предвечерним светом. Окно выходит на закат. Очень хорошо... Нэо задумчиво посмотрел на своего пленника. Убивать его придется медленно. Иначе его душа может увлечь за Грань и душу жертвы, да и астральное тело Эльрагилла будет разрушено. Петля Крови может быть разорвана кровью затянувшего ее, в этом Роман был уверен. Искать другие ключи к замку было некогда. Тэноллиан заслужил свою участь. Интриган, лжесвидетель, убийца, осудивший родного брата на участь горшую, чем смерть. И все равно Роману было муторно, хотя он убивал не раз – по необходимости, из мести, а случалось, и из жалости. Только ритуальных убийств за ним не числилось. До сегодняшнего дня.

Тэноллиан понял, что его ожидает, и попытался вырваться. Бесполезно. Рамиэрль был сильнее. Тарра, мир без магии, научила его куда большему, чем он думал. Узурпатор безвольно рухнул рядом с братом, на руке которого виднелся узкий золотой браслет с мерцающим белым камнем. Рамиэрль скривился, понимая, что ему надлежит сделать. Жаль, здесь нет Альмика. Во-первых, помощь бы ему очень пригодилась, а во-вторых, бунтарь увидел бы зрелище, которое его излечило бы от заявлений навроде «утопить в собственной крови».

– Сейчас здесь будет очень много крови, Эльрагилл, но у меня нет другого выхода.

Понял ли он? Будем надеяться, что да.

Тэноллиан, придавленной незримой, но неподъемной тяжестью, казался перевернутой черепахой. Он не может шевелиться. На него давит гора. Огромная каменная гора. Холодная и равнодушная. Рамиэрль сосредоточился, и рукава роскошного одеяния начали расползаться, словно бы ткань истлевала от времени. Так. Вот он. Золотой браслет с влажно блестящим темно-красным камнем. Пара. Жаль, что нет Альмика, и придется ЭТО сделать самому. Хотя, даже окажись бунтарь здесь, он бы все равно все взял на себя. Некоторые вещи ты должен делать сам, какими бы страшными они ни были.

Все. Магия свое дело сделала. Теперь придется действовать руками.

Роман подошел к лежащим и положил ладонь Тэноллиана на сердце брата, а затем вынул кинжал и вскрыл вену. На белой рубахе кровь показалась особенно красной. В глазах обреченного бился смертный ужас, но Нэо не позволил себе отвернуться, хотя у него было какое-то время, чтобы посмотреть на закат. Сын Астена молча смотрел, как капля за каплей вытекает жизнь из того, кто предал и погубил своего брата и сюзерена. Может быть, для луцианских Перворожденных последнее не было столь уж важным, но Роман был частью Тарры, где верность государю ценилась превыше верности богам, которых не было. Грудь Эльрагилла была залита чужой кровью, но белый, слепой камень на руке владыки начал розоветь, словно бы впитывая вытекающую чужую жизнь. А камень Тэнолиана светлел. Это было медленно, страшно медленно, но действовать быстрее значило подвергать Эльрагилла ненужной опасности, и Роман выбрал меньшее из зол. Продлить мучение палача и предателя ради спасения жертвы было справедливым, но справедливость тоже бывает жестокой.

Когда цвет камней сравнялся, в Долину Света пришла ночь. Хвала Звездному Лебедю, Тэноллиан впал в беспамятство, и Роман больше не видел его взгляда. Правильные черты предателя приобрели горькое величие, присущее мраморным надгробиям. Кровь все еще сочилась из рассеченной вены. В крови были оба брата, крови было много, по крайней мере так казалось убийце, не отрывавшему взгляда от пульсирующих камней. Вот оно! Оба стали одинаково алыми. Роман сорвал браслет с руки Эльрагилла и одновременно всадил кинжал в сердце Тэноллиана, освобождая обоих. Одного от заклятья, другого от агонии.

2892 год от В.И.

15-й день месяца Дракона.

Арция. Мунт

Черные атэвские львы, как и тысячу лет назад, взирали вечными глазами на людскую суету. Горожане, непривычно важные и взволнованные, сидели на своих скамьях, разглядывая торопливо входящих в зал аристократов. Поскольку на завтра была назначена Большая Присяга, все высшие нобили были в Мунте, и нижние скамьи пестрели бархатом, парчой и атласом. Оноре Два-носа, страшно волнуясь, наблюдал, как герцоги и графы занимали свои места. Вот вошел Рогге-Стэнье и его нахальная супруга, оглянулись в поисках знакомых и важно проследовали к скамье в первом ряду. Несколько баронов с фронтерской границы, даже в Мунте не расстававшиеся с легкими доспехами, проводили их презрительным взглядом, но вынуждены были сесть сзади. Гордо неся красивые головы, вошли многочисленные братья, мужья сестер и кузены вдовствующей королевы, среди которых особенно выделялся Жорес. За ними, опираясь на руку брата, вошла и сама Элеонора, рядом с которой хромал протектор в простом черном плаще. За Александром, как пришитый, двигался Рафаэль Кэрна.

Протектор подождал, пока королева-мать опустится в специальное кресло, и поднялся на возвышение. Голос, который в случае необходимости перекрывал шум боя, наполнил Львиный Зал.

– Господа выборные! Вы, пользуясь свои правом, созвали Генеральные Штаты. Мы слушаем вас.

Оноре Два-носа покраснел, потом побледнел и начал спускаться вниз. Он знал, что ему нужно пройти ровно четырнадцать ступеней, но бедняге показалось, что их четырнадцать тысяч, и он никогда не спустится, а потом не поднимется наверх. Наконец он оказался рядом с протектором, поклонился и онемел.

– Мы слушаем вас, почтеннейший, – Александр говорил негромко и мягко, но в голосе его все равно прорывалась сила, – говорите.

Два-носа сглотнул и выпалил:

– Монсигнор, я... Я никогда бы не осмелился, но это важно. Ко мне пришел священник... Почтенный человек, и он рассказал... показал... Доказал такое... Я и почтеннейший Тенар Кай, старейшина цеха оружейников, и почтеннейший Натан Каберье, старейшина цеха ювелиров и златошвеев, и почтеннейший Филипп Пуат, старейшина цеха меховщиков... Мы решили...

– Что он мямлит? – презрительная реплика Аганна, прозвучавшая в тишине, подействовала на Оноре, как шпоры на лошадь. Глаза предводителя поваров и трактирщиков мстительно сверкнули, и он связно и коротко отчеканил:

– Выборные Мунта созвали Генеральные Штаты для того, чтобы сообщить: юный Филипп не имеет прав на корону.

– Что?! – чей-то истерический выкрик утонул в общем гуле. Кто-то вскочил с места, кто-то, наоборот, сидел, как пришитый, кто-то кричал, кто-то шептался с соседом. Взбешенная Элеонора чего-то требовала, топая ногой, но разобрать в поднявшемся гаме слова было невозможно. Первым опомнился протектор, властно поднявший руку.

– Тише, – каким-то непостижимым образом его услышали и замолчали. Александр Тагэре сохранил спокойствие, но на высоких скулах проступило подобие румянца. – То, что вы сказали, почтеннейший, немыслимо.

– Но это так, – упрямо буркнул Два-носа, – священник отец Поль здесь.

– Пусть он выйдет сюда и скажет то, что знает.

Отец Поль, старенький и седенький, уже торопливо спускался вниз, путаясь в складках облачения. Александру показалось, что он видел клирика и раньше, но вспомнить, где и когда, не мог. Несомненно, это было очень, очень давно.