class="v">Самое тяжелое было — дрова рубить,

Деревья больше, чем в обхват.

Без клина и кувалды не обойтись, не одолеть,

Так что приходилось попотеть.

Вот так мы в новую жизнь входили.

Аборигены на своем сленге говорили,

В основном, от мала до велика,

Матерным языком пользовались.

Он в обиходе был, это дозволено,

А за ругательство — будь ты жид — наказание обеспечено.

Времечко на месте не стоит,

Тик-так, быстро бежит, торопится.

У нас две дамы на сносях —

Шура Леканихина и мама.

И вот наступает срок родин,

Бегу к Евграфычу — лошадку прошу,

Женщин в роддом повезу.

Сашка вызвался помочь,

Чтоб обратно одной не ехать в ночь.

И вот, на завтра в школу уже иду,

Познакомиться со школой и с классом хочу.

На пути обратном загляну в роддом.

После уроков пошла рожениц навестить.

Они уже успели родить в эту же ночь.

Одна — сына, а другая — дочь.

Смеялись, что тили-тили-тесто, жених и невеста.

В будущем это не состоялось,

Так как такое под боком решалось.

Зима, дрова были нужны,

Пошла я к бригадиру,

Евграфыч сказал — на конюшню иди,

Спирьку-конюха найди,

Пусть лошадь в дровни запряжет.

На конюшне дед сидит, я у него спрашиваю:

«Как Спирьку найти? По дрова съездить надо».

«Я — Спирька, сейчас запрягу», — а я дар речи потеряла.

Надо же так старость не уважать и как мальчишку называть.

В общем, я удивилась, но с этим не согласилась.

Стала его по имени-отчеству величать

И при мне никому не разрешала

Его Спирькой называть.

И он стал меня от всех отличать.

Лучшего коня давал, в лучшую повозку запрягал.

Поехали с мамой по дрова,

Это после, как она родила.

Приехали на делянку, дров наложили,

Стали лошадь понукать.

Стоит и ни с места, не хочет команду услыхать.

Наверно, много положили и ей тяжело.

Половину сбросили — ни с места опять.

Стали ее хлебом угощать:

Хлеб хам-хам — а воз и ныне там.

Стало смеркать, побежала к Евграфычу опять,

Он Лешку-сына в помощь дал, тот младше меня на год.

Прибежали, воз огромный нагрузили.

Вожжи дернул и тихо сказал: «Ну, мертвая, такую твою мать!»

И лошадь послушно начала шагать.

Наш язык не поняла, нужно было по-местному сказать.

Хочу теперь про Шурку рассказать,

Мы с ней ровесницы были, подружились.

Она трактористкой была и чем-то болела.

Мы не знали тогда, у нее приступы, падучая была.

Упадет на пол и в судорогах бьется,

И тут же, как мухи на мед, целая изба баб набьется.

Хотят узнать про мужей и сыновей,

А ей все хуже и хуже.

Говорят, «пошибка» в нее вошла.

Дунька-колдунья порчу наслала.

Вот в этом припадке ей вопросы задавали,

А она, не шевеля губами, утробно на них отвечала.

Я с ужасом на это смотрела,

Что делать не знала.

Тут тетя Аня пришла, всех баб разогнала

И чистым свежим воздухом Шурку в чувство привела.

Ее мы в больницу возили,

И там ничего не находили.

И вот, время от времени, это повторялось.

Теперь я знаю — это эпилепсией называлось.

А там бабы говорили —

«Пошибка» какая-то в ней сидела,

Прогнозы всякие выдавала

И Дуньку своей хозяйкой называла.

И самой себе предсказала,

Что смерть примет от «коня» своего — трактора.

И предсказание сбылось — тормоза не закрепила,

Стала плуг отцеплять, а трактор покатился вспять.

Ее до смерти придавил, такую молодую!

Верю не верю, а это все было,

На моих глазах происходило.

4.2. В Молотовской области

Август 1942 — сентябрь 1943 года.

Небольшой отрезок пути в школу проходил по проезжей части, и в одном и том же месте в разные времена года звуковой мираж слышался — кто-то лошадь понукал и цокот копыт этот голос сопровождал. Дорогу уступила, оглянулась — нет никого, жутью подуло. А жители говорят, что это пугает «млит» — привидение.

А идущим мимо деревни Марков Мыс, так пригорок называют, колокольный звон слышался, хотя церквей в округе нигде не было. Там когда-то часовня стояла, которую хулиганы разгромили. И вот теперь печаль колоколами звенит. Вот вам и загадка.

И еще… Зима как зима, а изба очень холодная была. В райкоме дали талон в мастерскую, чтобы буржуйку изготовили в кратчайший срок. А им там на указ наплевать, и резину начали тянуть, завтраками кормить, а мама с детьми мерзла. Со мной в одном классе учился сын какого-то начальника, он предложил захватить со склада уже готовую печь. Подумали, как это сделать, и решили, что я с девочками должна у начальства шумиху создать, а мальчишки в это время уже готовый комплект с трубами тайно вынесут. Постановили и удачно осуществили. Я в сердцах людям в мастерской квитанцию бросила, и мы гордо удалились. И все довольные остались, пока не спохватились.

Товарищи меня в путь провожали, а погода зловещая была, мне угрожала. Мне десять километров шагать, но во мне всегда лозунг жил: «Обкламся, но не поддамся». И я храбро в эту погоду шагнула и санки с печкой потащила. Дорогу замело, я часто с пути сбивалась, по пояс в снег проваливалась, вылезала и опять шагала. Кругом ни души. А погода такая — не видно ни зги. В голове одно сверлило: лишь бы с волками не повстречаться, а то они зимой злые и голодные.

Но мне повезло, немного осталось, я почти у цели. В низине уже деревушку можно угадать, хотя и не видать. Кругом от снега мгла, а в избах