– Здравствуй, – буркнул отец. – Ключи принесла? Давай.

– Васька не хочет, чтоб ее рядом с ним хоронили, – сразу сказала Мурка.

– Васька? А может, ты? – тяжело взглянул отец, забирая ключи.

– Васька и я – это одно и то же.

– А ты совсем тронулась, как я посмотрю. – Отец отвернулся и стал подниматься к дверям квартиры. – В дурку тебя сдать, что ли?

– Матушку-то что свою вовремя не сдал? – Мурка сползла с подоконника и, как привязанная, пошла за ним.

– Знаешь, Марта, не нам ее судить. Сколько бед, скитаний, да еще ссылка, да еще национальность – это в послевоенном-то Союзе! Она ведь дочь врагов народа, родители в лагерях сгинули, могил не найти – как она выжила вообще, я не знаю. Потом вроде замуж вышла, я появился – так потом дочка инвалидом родилась. Тут кто угодно с ума сошел бы.

– Ты у нее дома вообще бывал в последние годы?

– Нет, и это моя вина. – Отец вставил ключ и провернул замок. – С другой стороны, все вы, бабы, ненормальные…

От щелканья металла Мурку прохватило холодом. Отец толкнул дверь – и сморщился от затхлого запаха. Помедлил, не решаясь переступить порог. В линии его напряженных бровей мелькнуло что-то растерянное, Васькино.

– Погоди, пап. – Мурка взяла его за рукав; тут же отпустила под мрачным взглядом. – Ты знал, что там у нее в запертых комнатах?

– Это ж чужие комнаты. Квартира коммунальная.

– Ага, коммунальная. Врала она. Я вчера открыла… Одну. Увидела, что там… за соседка живет. А в той, которая досками заколочена, – там что, еще хуже?

– Да ну тебя. – Отец переступил порог и щелкнул выключателем. – Ну и вонь… А что хлоркой воняет? Да, точно, помойкой и хлоркой… Иди, окна везде открывай.

– Я еще вчера все открыла. – Мурка смотрела на ключи, всунутые в замок приоткрытой в сумрак двери. – Тут всегда так пахнет. Пап, ты ж до того, как на матери женился – тут ведь жил? Как же ты не знал, что это вовсе не соседские комнаты, а бабкины?

– Да я в пятнадцать уже в Москву сбежал от нее, сама понимаешь, с сестрой-инвалидом жить не сахар, ну и дядька Федя, отцов брат, меня в Москве в нефтяной техникум пристроил, – отец тоже смотрел на приоткрытую облезлую дверь и не спешил подходить и заглядывать. – А летами я тоже сюда не ездил, экспедиции, Геленджик-Сочи, бабы, то, се… Нет, – он опять поморщился. – Грязища, жуть. Ночевать тут нельзя. А тут на четвертом этаже вроде гостиница есть?

– Вроде. Только не гостиница. А секретный бордель.

– Так оно даже и лучше! А ты-то откуда знаешь?

– А вот знаю. Видел, как подъезд вычистили? Пароочистителем отмывали. – Нет, это правда все во сне. Это только во сне можно разговаривать с отцом про бордель. – Дорогое заведение.

– Ты что, там подрабатываешь? – резко повернулся отец.

– Не гожусь. – Мурка едва удержалась, чтоб не сказать правду, мол – да, картиночки рисую. – Ты на меня посмотри. Я не товар.

– Плюгавенькая, да, – успокаиваясь, кивнул отец. – Мать твоя курила, сучка, когда тебя носила, таблетки всякие жрала… Я думал, ты без глаз родишься… Ну, что там? – Он решительно шагнул к облезлой двери и рывком ее распахнул. Замер. Потом выдохнул: – Verfluchte Hexe… Катька… Фу! Мать-перемать…

– Пап, давай уйдем отсюда, – взмолилась Мурка. – Вон пакет с белым узлом бабкиным заберем и уйдем.

– Нет, – отец с порога смотрел в сумеречную комнату. – С этим ж надо что-то делать… Сюда даже уборщиков не вызвать… Хотя… Это ж… Просто старый… Хлам.

Ага, хлам. Мурка не хотела подходить. Хотела – выскочить вон и убежать на солнечную сторону улицы. И никогда не возвращаться. Но подошла и из-за локтя отца посмотрела в сумрак – и снова дернулась.

Посреди комнаты стояла девочка в парике с громадными синими, пыльными бантами. В платье, как у Мальвины. Вокруг – игрушки. Много игрушек. Старых и не очень. У стены – старинная детская, с никелированными шариками, расстеленная кроватка с пышными, серыми от пыли подушками. Никель шариков тускло поблескивал из-под аккуратных, пушистых шапочек пыли. Вчера Мурка тоже, как контуженая, смотрела на эти серенькие шапочки – чтоб только не смотреть в лицо девочке, – на черно-белую, крупную фотографию дауна, приклеенную к лицу детского манекена.

Сейчас Мурка разглядела подробности: в распахнутом шкафу с покосившейся дверцей виднелись еще платья, пальтишки, внизу стояли сапожки и туфельки; на полках что-то было разложено в аккуратные заросшие пылью стопочки. На письменном столике у окна – детские книжки, большая ваза с конфетами – конфеты все не влезли, видно, бабка носила их сюда много лет – разложены были парочками по всему столу. Ярко поблескивали новые фантики двух карамелек «раковые шейки».

2

Вчера ей, впрочем, хватило одного взгляда на пыльную девочку в полумраке. Ее трясло так, что, когда она вылетела из квартиры, судорожно заперев за собой дверь, на лестнице – оступилась, упала и разбила коленку. Две поднимавшиеся на работу к Мите нарядные, свеженькие, немного знакомые девки сочувственно помогли подняться и присесть на подоконник. Боль и приторное сочувствие девок заставили Мурку очнуться и взять себя в руки. Она сказала, что все в порядке, хотя джинса на коленке намокла от крови, встала и, хромая, пошла вниз – в аптеку на углу. Можно бы пойти и вверх, к Мите – но уже поздно, дело к вечеру, он встречает гостей. Нельзя. Никто нас не любит просто так – и Митя испытывает к ней симпатию лишь потому, что она не лезет не в свое дело, не мешает бизнесу и просто рисует, что требуется. А если она ввалится сейчас с этим кладбищенским дурдомом в голове, с разбитым всмятку коленом, капая кровью на розовые ковры… Ой, нет. Но на первом этаже из однокомнатной квартиры вышел секретный охранник «заведения» Петя:

– Че стряслось-то, художница? Расшиблась? Иди сюда, аптечка есть…

– Да не, все нормально… Дохромаю.

– Ну смотри… А бабка твоя где?

– Все. В морге.

– …Че?! Я ж вчера утром ей в такси грузиться помогал? Самосвал пластмассовый волокла, говорила, к внуку едет?

– Васька под машину попал уже как год назад. Вчера день памяти был. Вот на могилке она… И все. Жара. Я там была. Все, Петь, не могу, пойду я…

В синем вечернем дворе, откуда ушло солнце, было прохладно, и Мурка начала соображать ясней. Позвонила Янке и сказала честно:

– Янка, ты где? Я упала и разбила коленку. Заберешь меня?

В машине Мурка рассказала ей все – как будто Янка правда старшая сестра. Янка пару раз задрожала во время ее рассказа, но не расклеилась и руль держала крепко, только костяшки побелели. Поцеловала в лоб и в глаз, остановилась у аптеки, сбегала и вернулась с пакетом – бинты, лекарства. Дома загнала в душ, принесла пушистое полотенце и пижамку со щеночками, потом грамотно обработала и забинтовала распухшее колено, увела в постель и принесла травяной чаек с молоком и чем-то таким, от чего в Муркином уме тут же выключили свет.