И все же (как показали письменные опросы) большинству маленьких читателей «Голубая чашка» понравилась: детей покоряла наполняющая повесть атмосфера любви, ее светлость и солнечность, как бы исходящие из текста [см.: 120, 40–43]. Журнал «Детская литература», подводя итог дискуссии о «Голубой чашке», писал: то, «что ребята жадно слушают и читают книгу Гайдара, является все-таки решающим» [107, 56]. Повесть «Голубая чашка» (равно как «Чук и Гек») выдержала испытание временем — дети и сейчас читают ее с неизменным вниманием и интересом [см.: 232].

Здесь не место для обстоятельного анализа этого произведения Гайдара[66]. Хотелось бы только обратить внимание на его лучистость и цветовую гамму, которая, несмотря на пронизывающий весь текст, буквально незатухающий мотив тревоги, способствует возникновению у читателя ощущения «излучаемого» света. Ощущение это поддерживается образом маленькой героини Светланы — «нестерпимо рыжей девчонки» с «веснушчатым лицом», в «желтых сандалиях» и «розовом платье», у которой «ясные» «голубые» глаза, как будто озаряющиеся иногда «сиянием», а «руки пахнут травой и цветами». По рукаву розового платья этой девочки тихонько ползет «серебристая бабочка», на которую она смотрит, «затаив дыханье».

Повесть «Голубая чашка» «освещается» самыми разными явлениями воссозданного в ней мира природы и людей.

Это и неоднократно упоминаемый образ солнца: оно то заглядывает утром в окна, то высоко стоит в полдень, а закрытое тучами, «упрямо вырывается то в одну, то в другую дыру» и, наконец вырвавшись, сверкает «над огромной землей еще горячей и ярче». Вытащенный из «водной страны» рак, «должно быть, впервые увидев такое нестерпимо яркое солнце», «забился в страхе». В конце описанного в повести долгого дня «оранжевые лучи вечернего солнца» «озаряют» крыльцо дачи, на которой живут герои.

Это и люди, встречающиеся путешественникам в их странствиях: Светлана и ее отец видят «белокурую девицу с мокрыми после купанья волосами» и маленького «белобрысого Федора», залезшего полакомиться в малину, который кричит матери: «Во-на!», а красноармеец сует Светлане в руку «три блестящих желтых желудя».

Это и те светлые и сияющие явления природы, с которыми постоянно имеют дело или с которыми сталкиваются рассказчик и его дочь, путешествуя по свету. Они хотят запустить змея «выше желтых сосен»; они выходят «на желтую от куриной слепоты поляну», «где пасется хозяйская корова». Они видят «высокие, как солдаты, цветы — подсолнухи»; замечают, как с забора слетает «желтый петух»; а выйдя на другую «желтую поляну», любуются «молодой серебристой елкой» и душистыми цветами, которые «тысячами, ярче, чем флаги в первое мая — синие, красные, голубые, лиловые» стоят, не шелохнувшись. Они наблюдают за тем, как добывают в карьере «белый, как сахар, камень». В походе они пьют холодную воду и едят «красные яблоки, белый хлеб и желтые пряники». А когда они вышли из рощи, перед ними «засверкала под горой прохладная голубая река». Купаясь, Светлана и ее отец «с хохотом взбивают сверкающие пенистые водопады», в то время как над ними пролетает «блестящий самолет».

В финале повести «с веселым жужжанием» начинает крутиться на крыше сделанная отцом и Светланой и приколоченная Марусей «роскошная сверкающая вертушка». «И потом был вечер. И луна и звезды»; «золотая луна сияла» над садом[67].

Светлое и одновременно элегическое настроение, создаваемое текстом повести (которая и замышлялась Гайдаром как «очень простая и светлая»), поддерживается характером и именем ее шестилетней героини — рыжеволосой девочки с сияющими голубыми глазами, наделенной безошибочным чувством справедливости, от чуткой реакции которой светлеет мир; девочки, которую рассказчик зовет Светланой или Светланкой.

Магия имени: роман Пантелеймона Романова «Светлана»

В произведениях советской литературы 1930‐х годов имя Светлана приобретает иногда новые и совершенно неожиданные обертоны. В 1934 году выходит роман Пантелеймона Романова «Светлана», основным сюжетным стержнем которого является не столько сама героиня, сколько ее имя. Герой — известный художник Виктор Большаков, вдохновленный идеями социалистического искусства и формулой социалистического реализма, задумывает написать картину, отражающую строительство новой жизни. В процессе созревания в нем этого замысла он увлекается девушкой Светланой, имя которой поражает и восхищает его. Художник попадает под сильнейшее воздействие «ономастической магии» [см.: 328, 410]. Семантика имени Светлана и его мифопоэтические коннотации оказываются для Большакова важнее носительницы этого имени, возбуждающего его в большей мере, чем сама девушка. В развитии отношений между главными персонажами романа имя героини играет едва ли не ведущую роль. С удивлением и восхищением Большаков размышляет про себя: «Нет, все-таки какое имя у девушки! <…> Кто это придумал такое имя? Она положительно должна быть благодарна за него своим родителям». Столь сильная эмоциональность и рефлексивное состояние героя свидетельствуют об остро ощущавшейся новизне имени Светлана, еще не утратившего свежести звучания и не казавшегося стандартным.

Большаков признается Светлане, насколько важно для него ее имя:

Как все-таки странно подействовало на меня твое имя. <…> Мне кажется, что если бы у тебя было другое имя, может быть, ничего бы и не было.

А между тем проходит съезд художников, на котором обсуждается вопрос о методе социалистического реализма в изобразительном искусстве и всем художникам рекомендуется объединиться в творческий союз. В Большакове неудержимо растет желание написать картину в стиле соцреализма, воплощающую в себе «новое время». О своих планах он рассказывает Светлане:

Картина будет грандиозная, в ней будешь запечатлена ты, в меховой шапке и в сапогах, где-то в Сибири, в дебрях тайги, или среди камней пустыни. И там же будет выситься гигантское сооружение.

Девушка Светлана на фоне «гигантского сооружения» предназначена была символизировать собой свет новостройки.

По мере развития действия в Большакове растет тревога: он ощущает в Светлане нечто загадочное и интригующее. Его изумляет атмосфера в ее доме, где две странные, «старорежимные» женщины — мать и тетка всякий раз, обращаясь к Светлане, почему-то сначала произносят абсолютно немотивированное «Ага…», чем вызывают ее явное недовольство. Мать и тетка выглядят при этом крайне смущенными. Объяснение их странного поведения дается в конце романа, когда к Большакову приходит мать Светланы и сообщает, что дочь ее вышла замуж. Тут она и поверяет ему семейную тайну:

У меня были трудные роды, и я дала обещание, если все кончится благополучно, назвать ребенка по имени того святого, какой придется в день родов. Родилась девочка, и как раз в неудачный день святой Агафьи. И мы назвали ее Агашей… Но она все время мучилась этим именем и в прошлом году придумала себе имя Светлана… А мы всё ошибаемся — Агаша и Агаша.

Большакова потрясает рассказ матери.