присела на стул. Аня-сталкер искала мамочку в толпе, чтобы убить и оплакивать ее вновь и вновь, отыгрывать ее смерть и эту боль вновь и вновь. Лёша был прав. Он выбирал женщин, которые бросали его, умирая; а Юля искала юношей, похожих внешне и по мироощущению на маму, и «убивала» их своим присутствием. Они с Лешей говорили об этом, но Юля никак не могла понять его. И только сейчас все фрагменты встали на свои места, и она увидела полную картину своей проблемы. Что же нужно сделать, чтобы «убийства» прекратились?

– Миля была очень похожа на тебя, – вздыхал дедушка. – Она никогда не защищалась от нее, а только плакала и плакала. С ней нельзя было так. Она была цветочком, который нуждался в ласке и нежности.

Юля сжала кулаки:

– И не получила ее. А ты даже не защищал. Поощрял ее. Ты такой же, как она, даже хуже. Она ножом меня зарежет, а ты и глазом не поведешь. Мол, все правильно сделала, а я сама виновата: повернулась не так.

Дедушка весь съежился на стуле и тихо заплакал. Юле было совсем не жаль его.

– Она ее по больницам все таскала. Даже в дурдом не один раз приводила. Твоя мама, она ведь резала себя…

– В такой семье немудрено, – ядовито вставила Юля.

– Но потом Милена поступила в институт и съехала. – Словно не услышав, продолжал дедушка. – Познакомилась с твоим папой, вышла замуж. Но там тоже все не совсем гладко было…

– Почему же?

– Алексей, папа твой покойный, руки распускал…

– Что в детстве видела, то и во взрослую жизнь привнесла. Жертва нашла своего палача! – со злостью вставила Юля.

– Выходит, что так…

– Так и есть!

«Никто и не думает, что изначально над девочкой издевается родитель, а потом, будучи взрослой, она выбирает мужа, который ведёт себя так же, как и ее мать! Ведь девочка другого не видела, и жестокость принимает за любовь».

– Сколько раз я просил, умолял ее уйти от него…

– Не уходила?

– Нет…

– Что же ты ее не защищал, когда твоя женушка мутузила?! Все кричат, ах, как ужасно, он ее бьет, а она не уходит! – театрально верещала Юля. – Сами лупят дочерей, а потом удивляются. Лицемеры! И ты лицемер! – бросила она.

«Как она ушла бы, если ты никогда не защищал ее?! Почему она должна защищаться от мужа, если мамаша уничтожила эту способность на корню еще в детстве?! Бабка запустила механизм (а до нее ее родители начали или продолжили, теперь не угадаешь), а мама жила как марионетка и не смогла что-то изменить… Все говорят о мужьях-тиранах, но забывают, что сперва девочка жила с мамой. Начинать нужно с матери. Почему все молчат об этом? Потому что «мама – святое, на маму нельзя злиться»?!».

– Но всё-таки ей жилось гораздо лучше, – осторожно продолжил дедушка.

Юля заметила, что он боится ее бурной реакции и становится жалким, как перед орущей бабушкой. Какой ужас! Но Юля – не бабушка!

– Я видел, какая она с ним. Такой счастливой я ее никогда не знал. Но Алексея не стало очень рано…

– Почему? – голос Юли дрогнул: речь зашла о «бесхребетном наркомане, ее папаше»

– Умер он как-то нелепо. Бедовенький был твой отец, детдомовский. Выпить любил, понюхать чего-нибудь. И умер в какой-то драке. Своего жилья у них с Миленой не было, все по съёмным квартирам – то с одной, то на другую; а когда его не стало, пришлось ей, почти на сносях, в отцовский дом вернуться.

– … Чтобы умереть.

– Чтобы умереть, – закончил дедушка.

– Удивительно, – задумчиво произнесла Юля. – Бабуля тоже детдомовская. Как и папа.

– Да, Миля выбрала себе «маму» в мужском обличии.

– Странно! – заметила Юля.

– Что именно?

– Ты сам видишь, какая она. Но почему не уходишь?

– Привык, наверное, – пожал плечами дедушка. – Один не смогу.

Юля ошарашено глядела на него. Как можно к этому привыкнуть?! Но она тут же вспомнила маму. Она, наверное, так бы и терпела, (если бы папа не умер), потому что «привыкла» и по-другому просто не смогла бы, да и не знала, как это по-другому.

Юля сидела в лёгком изумлении. Она не хотела здесь оставаться! Ни с бабушкой, ни с дедушкой, который свыкся со всем и вообще особо не вникает в происходящее.

Юля точно уйдёт от них и позаботится о том, чтобы на ней это проклятие рода, созданное тиранами и слепыми жертвами, завершилось.

Тут ей пришла совсем жуткая мысль:

А если бы случилось так, что Милена оказалась бы такой же, как бабушка?!

Интересно, что подумала бабушка, когда родила маму? Может быть, она любила бы ее, если бы та родилась ее копией, с таким же темпераментом: громкой, постоянно орущей, сумасбродной и импульсивной, а не робкой, ранимой и застенчивой девочкой, которая плачет на крики, а не хамит в ответ. Может, тогда бы Настя любила дочь. Они бы бесконечно дрались друг с другом, пока не поубивали! Двум хамоватым истеричкам на одной сцене тесно! Это проклятие рода никогда бы не закончилось! Мама должна была родиться, чтобы умереть так рано. Только благодаря смерти Милены и ее письмам, Юля осознала, что корень зла – сумасшедшая бабка, а не ее «непутёвые, вечно стыдящие девки – дочь и внучка».

– Она ведь в детдоме росла.

Юля вздрогнула: она так погрузилась в размышления, что тихий дедушкин голос напугал, словно громкий бабушкин.

– И? – спросила она.

– Представляешь, каково там было?

– Ты сейчас меня разжалобить пытаешься? – Юля начала злиться.

– Нет, просто хочу, чтобы ты поняла…

– Понять, что?

– Почему она такая жестокая.

– Над ней издевались такие же дети, как она. Ее ровесники, но не братья и сестры, а абсолютно чужие люди. Это не так обидно, как если тебе жить не даёт близкий человек!

– Не подумай, я не оправдываю ее. Просто она, наверное, так поступала с мамой и с тобой, потому что боится.

– Чего боится? Маленьких детей?!

– Да. Дети издевались над ней, но она не могла себя защищать. В ней копилось столько ненависти к ним, но она не могла её выразить. Но потом сама родила дочку…

– И стала ее тиранить… – выпалила Юля и ошарашено поглядела на деда.

– Да, Юля, так и есть. Она так сильно контролировала вас, боясь, как бы не проросло то, что она пережила в детстве.

– Проросло?! Да она даже плакать не позволяла! Вечное «улыбайся, улыбайся, надоела твоя грустная рожа!» Она не выносила никаких моих настроений, только улыбаться и надо было!

– Да, она боялась увидеть, как ты бегаешь, прыгаешь, бесишься. Она не могла