закрывать храмы без каких-либо объяснений и ограничивало деятельность религиозных организаций исключительно стенами храмов и молитвенных домов[342]. На II съезде «Союза безбожников» организация получила название «Союз воинствующих безбожников» (СВБ) и взяла курс на полный отказ от религии в советской обществе[343]. Причем уже не делалось различий не только между юрисдикциями, но и между конфессиональными направлениями вообще.

В тот же день президиумом ВЦИК была образована «Постоянная комиссия по вопросам культов» под председательством П.Г. Смидовича для административного надзора за религиозными общинами. В комиссию вошли представители НКП, ВЦСПС, НКВД, НКЮ, ОГПУ. С 1929 г. усилились как репрессивные меры против Церкви, так и мероприятия по срыву богослужений и нормальной церковной жизни. В стране была введена пятидневная рабочая неделя со скользящим выходным днем.

Для борьбы с религией была запрещена любая (кроме литургической) деятельность религиозных общин. Во многих местах запрещен колокольный звон, рождественские елки, получение детьми духовенства образования выше начального. Массово уничтожались иконы и богослужебные книги. То есть, делался упор на моральный слом верующих и священнослужителей.

Повсеместно в Северо-Кавказском крае начали создаваться специальные (как правило, при окркомах ВКП(б)) структуры, отвечавшие за проведение антирелигиозных мероприятий на местах: в Карачаевской области – антирелигиозная комиссия при Бюро обкома, в Северо-Осетинской области – антирелигиозная комиссия при агитпропотделе обкома[344], в Ставропольском округе и других национальных областях Северного Кавказа за соответствующую работу отвечали руководящие органы СВБ, где они были созданы. Позднее за проведение антирелигиозной работы должны были отвечать соответствующие горкомы, райкомы и обкомы ВКП(б)[345].

В Черкесской области к антирелигиозной работы были привлечены общественные, советские, профсоюзные и кооперативные организации. Наиболее организованные антирелигиозные мероприятия планировалось проводить в г. Ежово-Черкесске и ст. Сторожевой, а в Карачаевской области – в г. Усть-Джегута, с. Осетиновском (в с. Осетиновском был закрыт монастырь) и Зеленчукском районе. То есть наиболее серьезные действия власти по отношению к религии проводились именно в местностях компактного проживания населения, традиционно исповедующего православие[346].

Антирелигиозная пропаганда с 1929 г. стала включать в себя подготовку «специалистов-антирелигиозников», профессионально занимавшихся данной проблемой. Сначала для этой цели были задействованы сотрудники профсоюзов городов Кавказских Минеральных Вод[347]. Борьба против Церкви в 30-е гг. XX в. приняла уже не только формы пропаганды и точечных репрессий, но теперь проводились и целые кампании массовой пропаганды, а также многочисленные карательные мероприятия. Закрытие приходов в эти годы приобрело массовый, если не тотальный характер. На Ставрополье известны случаи антирелигиозного экстремизма, проявлявшегося в форме избиения верующих пьяными компаниями[348].

В ноябре 1931 г. в г. Орджоникидзе была сформирована постоянная комиссия по вопросам культов при Горсовете VI созыва в составе девяти человек: председатель комиссии Лобжанидзе (заместитель председателя горсовета), заместитель председателя Фесенко, Величко (от ОГПУ), Дмитриевский (от ОНО), Дульнев (от городской милиции), Щербинин (прокурор), Дедов (финотдел), Медведев (от профсоюзов), Перенашвилли (от ВЛКСМ), которая должна была немедленно приступить к работе с религиозными объединениями[349]. По составу комиссии видно, что она носила административно-репрессивный характер.

В начале 1930-х гг. в округах и областях Северо-Кавказского края был запрещен колокольный звон, колокола подлежали снятию и передаче в пользу местной литейной промышленности, из всех храмов изымалось имущество, не предназначенное для богослужений, а также в пользу различных учреждений отторгались подсобные помещения (сторожки, закрытые колокольни и прочие). То есть теперь Церковь имела право исключительно на совершение богослужений. На должности в церковных советах и ревизионных комиссиях запрещалось избирать лиц, лишенных избирательных прав (т. е. духовенство и нэпманов – спонсоров храмов), что делало невозможным участие в управлении приходом лиц, действительно заинтересованных в этом[350].

В октябре 1932 г. в Северной Осетии была создана комиссия по проверке и переписи культового имущества, подчинявшаяся комиссии по вопросам культов. В своей работе, при появлении возможности закрытия храма, они руководствовались инструкцией от 19 сентября 1927 г. о порядке закрытия молитвенных зданий и ликвидации культового имущества. В инструкции основной упор делался на ветхость зданий и возможность общины произвести за свой счет ремонт[351].

В начале 1930-х гг. в Северной Осетии широкое распространение получила практика выселения из жилья лишенных избирательных прав священнослужителей. В 1931 г. были выселены православные священники Харченко и Никольский[352]. Еще в 1929 г. начались увольнения с работы в советских учреждениях Северной Осетии представителей духовенства и их детей. В 1929–1930 гг. были уволены 25 бывших и действующих священнослужителей, из них двое – в Дзауджикаусском (Владикавказском) округе[353].

В 1930-е гг. в противовес практике 20-х гг. началось массовое пресечение попыток примирения религиозной и коммунистической идеологии, придания религии патриотических форм, а также национальной окраски. Подобного рода стремления религиозных организаций были направлены на сохранение, так как Церковь была готова жертвовать своими личными амбициями ради продолжения хотя бы полноценной богослужебной жизни, которая тоже во многих случаях начала пресекаться административными и репрессивными мерами местных органов советской власти и подотчетных им общественных учреждений. Были уничтожены как организация Грузинская Православная Церковь в Северной Осетии, а также осетинские православные общины. Практически не делалось различий между канонической Патриаршей Православной Церковью и обновленческой, а все просоветские теоретические и идеологические построения последней, а также клятвенные заверения в лояльности советской власти и рабоче-крестьянском происхождении обновленчества воспринимались исключительно как конформистская деятельность с целью сохранения. Особенно жестко пресекались попытки использования международных связей, а также игра на повсеместном распространении тех или иных религиозных организаций[354].

Противостояние обновленцев и «староцерковников», а также политика закрытия приходов, проходили в условиях многократно возросшей антицерковной агиткампании. Более активную позицию занял «Союз воинствующих безбожников». С 15 мая по 15 июня 1935 г. прошли городские, районные и областные конференции СВБ, а 20 июня 1935 г. -1 краевой съезд, на которых были консолидированы усилия ячеек[355]. Председателем крайсовета СВБ было решено назначить И.М. Поташмана. В Северной Осетии в 1934 г. для усиления антирелигиозной работы было организовано оргбюро СВБ, но, как отмечает северо-осетинский исследователь И.А. Гиоева, это не повлияло на антирелигиозную работу в области[356].

Во второй половине 1930-х гг. органы власти использовали сложности во взаимоотношениях между юрисдикциями для более удобного управления религиозной жизнью страны. При этом, естественно, учитывались настроения верующих. Например, в 1934 г. появилось предписание соблюдения максимальной законности при передаче храма для хозяйственных нужд во избежание, как народных волнений, так и возможного срыва передачи[357].

Характерный случай произошел в Кисловодске. Местные органы власти приняли решение о закрытии Константино-Еленинского храма, относившегося к Патриаршей юрисдикции, под предлогом нарушения сроков проведения ремонта. 10 сентября 1937 г. Президиум ВЦИК отменил данное постановление, мотивировав это тем, что «нецелесообразно ликвидировать совсем староцерковников и передавать все здания