заседании помимо представителей Помгола и комиссии по изъятию ценностей присутствовали священнослужители, старосты и представители от мирян из девяти храмов г. Ставрополя. Членом комиссии от духовенства был избран священник Константин Надеждин[310]. Согласно сводке в комиссию по изъятию ценностей, 75 % ставропольского духовенства было настроено благожелательно к изъятию, остальные 25 % – нейтрально[311], часть духовенства оказывала помощь комиссиям по изъятию[312]. Вряд ли в сводке указаны неверные цифры, т. к. в случае «правых» настроений верующих, комиссии была необходима силовая поддержка, о чем пришлось бы позаботиться накануне.

В Пятигорске и Терском округах проходили примерно те же процессы, что и в Ставропольской губернии. 12 апреля 1922 г. в Пятигорске прошло заседание комиссии Помгола совместно с представителями духовенства, на котором священнослужители города во главе с протоиереем Жуковым решили оказать содействие изъятию[313]. На Тереке была развернута еще более мощная агитационная кампания в пользу изъятий, чем на Ставрополье, чему способствовала лояльная позиция правящего архиерея Владикавказской епархии – епископа Макария (Павлова), будущего обновленца. Подкомиссиям по изъятию, как и на Ставрополье, в районе КМВ и Терека, оказывали поддержку священнослужители Владикавказской епархии.

Рассматривая работу советских органов по организации и подготовке изъятий церковных ценностей, нетрудно заметить, что в Горской республике основной упор был сделан на агрессивную агитационно-пропагандистскую работу среди населения, тогда как на Ставрополье и в Терской области после краткой агиткампании, используя обновленчески настроенное духовенство, комиссии по изъятию перешли к решительным действиям.

Северо-осетинский исследователь С.Т. Меликов полагает, что политика изъятия церковных ценностей действительно была связана с попыткой власти решить продовольственную проблему, полагая, что кампания по изъятию стала одним из первых значительных мероприятий советской власти. С его мнением согласен ставропольский публицист А. Вдовин[314]. Он обратил внимание, что на Ставрополье были учтены ошибки, замеченные при изъятии в Центральной России, в результате которых произошли кровавые столкновения милиции с верующими, поэтому для изъятий был задействован не только весь партийный и советский актив, но и проведены действия по нейтрализации антисоветских настроений духовенства[315].

Северо-осетинский исследователь С.А. Хубулова полагает, что политика изъятий церковных ценностей стала первой крупной антирелигиозной акцией в Северной Осетии и была направлена исключительно на уничтожение Церкви и ликвидацию духовенства как слоя населения, а также полное устранение религии из общественного сознания[316].

В 11 часов утра 5 апреля 1922 г. в г. Ставрополе начались изъятия ценностей из храмов. Ставропольские храмы без сопротивления сдали ценности. Спасский приход на это решился даже в отсутствие священника. При этом начались определенного рода трения в Иоанно-Мариинском женском монастыре: сначала монахини и послушницы попытались спрятать богослужебную утварь, а затем согласились сдать, но только после соответствующего постановления схода[317]. Это еще раз подтверждает мысль о большем распространении обновленческого типа поведения (в первую очередь подчинения государственной власти) среди белого духовенства, которое всегда опасалось за судьбу своей семьи.

8 апреля 1922 г. закончились мероприятия по изъятию ценностей из храмов г. Ставрополя. В некоторых случаях изъятию помогали священники[318]. Окончание работы комиссии в Ставрополе 7–8 апреля стало началом изъятий церковных ценностей по всей Ставропольской губернии, которые планировалось окончить к 18 апреля.

В ходе изъятий местная власть постепенно перешла к более мягкой политике – изъятые предметы, крайне необходимые при совершении богослужений, было решено заменять аналогичными менее ценными. 6 мая было запрещено изымать предметы, если это может испортить музейную ценность. 24 мая незаменимые литургические предметы было разрешено возвращать храмам за равноценное количество серебра[319].

Многие священники не только добровольно сдавали церковные ценности, но и отстаивали свое право сопровождать их до финансовых органов, отвечавших за распределение ценностей. Например, в с. Константиновском Ставропольской губернии священник совместно с церковным советом и сходом общины сдали более 30 кг золота и серебра в Губфинотдел. Такое поведение духовенства говорит, с одной стороны, о понимании неизбежности выполнения Церковью государственных требований, а значит и попыткой «отделаться малой кровью», а с другой стороны, о желании многих представителей духовенства (особенно, отождествлявших себя с прослойками интеллигенции) активно участвовать в жизни советского общества.

16 мая 1922 г. изъятия церковных ценностей начались в Горской республике. В г. Владикавказе произошли гораздо более сильные разделения в среде духовенства. В информационных сводках Горского политотдела сообщалось о желании «контрреволюционного» духовенства использовать кампанию по изъятию для борьбы с советской властью. Основными социальными группами населения, якобы поддерживающими «контрреволюционное» духовенство, назывались бывшая буржуазия, белое офицерство и старухи-кликуши[320]. То есть складывается отчетливая картина использования местной властью в Северной Осетии выступлений части духовенства против изъятий, трактуя их как «контрреволюционные», для расправы над нелояльными советской власти священнослужителями и организации раскола во Владикавказской и Моздокской епархии.

В мае 1922 г. по храмам Северной Осетии прокатилась целая череда грабежей, в результате которых было похищено большое количество предметов, содержащих драгоценные металлы и камни. Для прекращения подобного рода явлений, ГПУ предприняло ряд репрессивных мер вплоть до расстрела непокорного духовенства. С.А. Хубулова полагает, что кражи и грабежи в храмах инсценировались, чтобы скрыть факты утайки ценностей[321].

Интересное мнение выдвинул северо-осетинский исследователь и публицист А.А. Горобец. Он полагает, что кампания по изъятию церковных ценностей в Горской республике имела несколько целей: во-первых, уничтожение Церкви как социального института; во-вторых, ограбление православных храмов; в-третьих, раскол духовенства; в-четвертых, уничтожение антисоветски настроенных верующих. А.А. Горобец выдвинул положение о массовом ограблении православных храмов в Северной Осетии, Чечне и Дагестане самими советскими служащими[322]. Он аргументировал свой тезис тем фактом, что процесс изъятий начался только почти через два месяца после запланированного срока, при этом, практически не освящаясь в прессе. В пользу данной версии говорит расхождение архивных данных о количестве изъятых ценностей, и приведенных в средствах массовой информации[323].

В конце мая 1922 г. завершился процесс изъятия церковных ценностей на Ставрополье и Кавказских минеральных водах, в июне – в Северной Осетии и Чечне. Даже по итогам кампании, местная пресса сообщала о благополучном проведении мероприятий по изъятию, скрывая факты выступлений духовенства и верующих против проводимой политики. Сообщались только отдельные случаи для усиления агитационного эффекта при проведении раскола духовенства. Например, газета «Горская правда» сообщала о потасовке, возникшей в Апшеронском храме г. Владикавказа и расстреле священника Кульчицкого в с. Мозыре за противодействие комиссии по изъятию. В Чечне, где православные не представляли собой большинства населения, не проводилось противопоставления духовенства по вопросу изъятия, а сообщалось о благополучном ходе изъятий и лояльном отношении духовенства[324].

По результатам изъятий на Ставрополье было получено серебра – 83 пуда 35 фунтов 6 7/40 золотников 510 руб. 50 коп. серебряной