поэтому я осторожно подбираю слова:

– Я не знаю, как ты отнесёшься к этой общедоступной информации, но в паре должны быть согласны оба…

– Ну, – мотает головой Кир, откидывая со лба длинную чёлку.

Делаю глубокий вдох.

– Так вот. Я не согласна.

– А с ним, значит, согласна? – свирепеет Дикий.

– Я с Сашей кофе пить собралась, а не разврату предаваться!

– С Сашей? – рычит этот псих. – Ты думаешь, я не вижу, как он раздевает себя глазами?

Нет, ну надо же от природы иметь такой избирательный слух!

– Тебе не должно быть до этого никакого дела. Так что отпусти меня, позавтракай, может, нервы придут в норму, и дай другим поесть.

– У меня другой план. Даже два. Первый – ты идешь со мной. Второй – я бью морду хмырю, и ты идёшь со мной. Выбирай.

Фигасе компромисс!

Меня бомбит с этой безапелляционности.

– Слушай, – вздыхаю я. – Ты мне не нравишься. Почему ты не вдупляешь, что я не хочу с тобой встречаться? Я девочка. Мне нужна романтика, ухаживания, а не разовый перепихон с озабоченным бабником. Я тебе ничего плохого не сделала. Давай мирно разойдемся.

Кажется, моя речь, наконец, возымела успех.

Немигающий взгляд становится мне ответом. На пробу шевелюсь – о, хватка ослабла. Я подныриваю у него под рукой и иду к столику, на котором уже ждет меня кофе. Блин, остыл уже, наверно.

Но стоит мне плюхнуться на место, как на весь кафетерий раздается рык:

– В смысле, не нравлюсь?

Глава 23. Кир

Разглядываю забинтованную щиколотку, торчащую из расшнурованного кроссовка.

Не день, а дерьмо.

Вот говнодень, прямо начиная с закидонов Истоминой, которая игнорировала меня в кафетерии, пока я сверлил ее взглядом из-за соседнего столика. Так она еще потом демонстративно вздохнула, взяла кофе навынос и ушла со своим гандоном.

Если она думает, что это ей сойдет с рук, то сильно ошибается!

Я из-за нее спорол три кекса и только потом вспомнил, что ненавижу изюм.

Про то, что я ей не нравлюсь, это, конечно, вранье.

Сто пудов.

Или нет?

Да ну нах. Врет. Я же чувствовал, как она дрожит, слышал стоны. Так, что коза меня не проведет. Вечно девчонки все усложняют.

Мало того что я нажрался изюма, я еще из-за Ольки получил травму.

Ник, спросивший, какого хрена я клювом щелкаю на площадке, ржал надо мной час. Блядь, да! Да, мне показалось, что Истомина зашла в мужскую раздевалку! И не надо мне рассказывать, что она бы этого не сделала, и это точно глюк.

Это уже совершенно неважно.

Я, блядь, пропускаю следующую игру, а так мечтал вставить этим чертям из ГОСа в их уебищной розовой форме. Все даже хуже.

Я обещал их центровому надрать жопу, а сам не могу выйти на площадку. Бля, это слив. А скажут, скажут, что я зассал!

Я вцепляюсь в собственные волосы.

Две недели на восстановление. Это крах.

Еще и цветочки везде мерещатся.

– Ты не мог бы убрать ноги с дороги?

А нет. Не мерещатся. Задираю голову. Точно. Стоит на лестнице за моей спиной.

Сопит.

– Мне надо пройти, – настаивает коза. – Кроме ступенек, посидеть негде?

Вижу, что уже себя накручивает. Глаза блестят, губа закушена, ямочки на щеках, подбородок выставлен. Прямо комнатная ведьма.

В мини-юбке.

Отличный ракурс.

– Проходи, – предлагаю я в предвкушении, когда ее задница поравняется с моими глазами. И руками.

– Тут кругом твои ноги, я сверну себе шею, – шипит.

Не, посмотрите на нее.

Да утром я готов был эту шейку свернуть своими руками!

Как вспомню, сразу закипаю.

Сама нарывалась, а сейчас я у нее виноватый.

– Не дошел до воды, – кивая в сторону кулера, бурчу я.

Сивая следит за моим взглядом, и через секунду выражение на ее мордочке меняется, оно становится жалостливым, а ведьминский огонь в глазах притухает.

Чего происходит?

А… Коза увидела повязку…

– Тебе принести воды? – спрашивает Олька, даже не представляя, что подписывает себе приговор.

Девчонки же мякушки. Увидела травму и пожалела.

Кажется, и на моей улице перевернулся грузовик с мороженым.

Будем работать с тем, что есть. Раз этот подход действенный, то меня устраивает. Я малясь задолбался, что после каждого поцелуя на меня спускают всех собак, хотя у самой глазки масляные, и щеки горят.

Будем симулировать.

– Было бы неплохо, – соглашаюсь я, мучительно соображая, как выглядеть одновременно и несчастным, и крутым.

Олька, поправив сумку на плече, протискивается мимо меня, стараясь не потревожить. Добыв мне пластиковый стаканчик с водой, она возвращается.

– Больно? – и голосок у нее дрожит.

– Нет, – я говорю правду, потому что лидокаина мне не пожалели, но при этом морщусь, чтобы создавалось впечатление, что я вру и мужественно терплю боль.

Ожидаемо получаю снисходительно-осуждающий взгляд.

– Тебе помочь дойти?

Работает!

Однако мелькнувшая в голове картина, как я опираюсь на Истомину, которая заканчивается у меня под мышкой, как лыжная палка, портит мне всю малину. Это Рамзес мог подставить мне плечо, а Олька лучше бы подставила грудь.

Я могу на ней даже всплакнуть.

Но я догадываюсь, что за это предложение я отхвачу по роже.

– Я дойду, – продолжаем игру в раненого бойца.

Закинув рюкзак на плечо, я поднимаюсь и даже достоверно пошатываюсь.

– Ну что за геройство, – раздражается коза, а в глазах волнение. Прям бальзам на мою душу. – У меня было растяжение в голеностопе, это не фунт изюма!

Ой не надо про изюм!

Растяжение? А да. Танцы. Живота. Гусары молчать! Сейчас не время.

– Ну давай, я Ника позову? – нервничает Истомина, глядя, как я медленно по стеночке иду в сторону выхода.

Какое счастье, что сейчас пара уже идет, и фойе пустое. Мне нужно казаться калечным только в глазах Ольки.

Ника звать точно не надо. Больно много внимания он уделяет козе.

И Рамзес точно опять начнет ржать, когда увидит мой спектакль. Из травмпункта я выходил на своих двоих волне уверенно. Кстати, надо бы начать прихрамывать.

– Рамзаев уже уехал, – вру я, скрипя зубами, будем надеяться убедительно. – Я справлюсь, не в первый раз.

Судя по всему, во мне умер великий актер, потому что Олька сопит, теребит ручку сумки, но не уходит. Смотрит так, будто стоит ей отвернуться, и я рухну без ее поддержки.