парнями, которые мне не нравятся. Наверняка я и с ним флиртовала, пыталась ему понравиться.

– Но он же не был вам симпатичен? Зачем тогда вы это делали?

Ответ будто застрял у нее в горле, она не могла выдавить из себя ни слова. Сжатые в кулаки руки лежали на коленях, обтянутых черными джинсами, и я заметила, что на секунду ее белые худые запястья даже побелели от напряжения.

– Если человек вам не нравится, не все ли равно, как он будет к вам относиться?

– Но Ёити говорил, что очень сильно меня любит, всегда был очень внимательным и заботливым.

– Вам важна была эта забота?

– Вовсе нет. Но он подвозил меня на машине, звонил, чтобы узнать, как я, выслушивал меня ночами напролет. Поэтому, когда я пришла к нему за помощью, мне показалось, я обязана дать ему то, что он хочет.

– Канна, а вы вообще когда-нибудь отказывали мужчинам?

Она, с трудом выговаривая слова, призналась:

– Практически ни разу…

– А соглашаясь, вы всегда сами хотели, чтобы это случилось?

– Да, наверное, в какой-то степени… Еще мне казалось, что если я расположила мужчину к себе, то уже не имею права сказать ему «нет».

До этого я старалась говорить спокойно, без осуждения, но тут сорвалась:

– Что же получается, даже встречаясь с Кагавой, вы бы могли переспать с кем-то еще? Я правильно поняла? Вы любому готовы ответить «да»? Неважно, ваш это парень или нет?

– Такого я не говорила…

– Канна, но ведь на самом деле вы… – я сделала паузу, подбирая верное слово, – боялись его?

– Нет, – произнесла она с отчаянием в голосе.

Я хотела уже извиниться перед ней за свои необоснованные выводы, но Канна продолжила:

– Меня пугает не только Кагава, а вообще все мужчины. Мне неприятно, даже когда они ко мне просто прикасаются. Но все равно мне приходилось это терпеть.

– Почему?

С каждым словом конец нашей встречи становился все ближе. Оставалось всего восемь минут.

– Потому что все они очень хотели этого. Вот и все.

– Канна, скажите, в детстве вас принуждали к чему-то, что было вам неприятно или казалось непристойным? Дискомфорт, который вы ощущаете во время актов физической близости, может быть связан с тем, что в детстве вы пережили стрессовые ситуации, когда нарушались ваши интимные границы. Например, на уроках рисования вас не просили надевать откровенную одежду?

– Нет, ничего такого не было. Я надевала обычные платья с короткими рукавами, белые рубашки… Если б одежда была более закрытой, ученикам отца стало бы неудобно практиковаться.

– Как именно вы должны были позировать? Простите, возможно, вам тяжело отвечать на эти вопросы.

– Я сидела на столе, чуть подавшись вперед. Как-то так.

Канна села на край стула, немного наклонившись вперед. Действительно, в этой позе не было ничего необычного.

– И сколько вы должны были так сидеть?

– Примерно два часа с перерывом.

– Не двигаясь?

– Двигаться… можно было иногда, когда я уставала и тело начинало неметь.

– Ясно, – кивнула я.

– Извините, все-таки я не думаю, что эти занятия по рисованию как-то на меня повлияли. К тому же говорить, что меня принуждали к физической связи, будет тоже неправильно. Я не хочу ни на кого перекладывать ответственность. Если я соглашалась, то, получается, человек хоть немного, но нравился мне, верно?

– Вам не кажется, что обычно люди начинают заниматься сексом только после того, как узнают друг друга получше? Что в нем важны взаимная симпатия и доверие?

Канна растерянно произнесла:

– Доверие?.. Я смогла довериться… только одному человеку.

Я хотела расспросить ее об этом человеке поподробнее, но вдруг Канна выпалила, как будто не могла больше сдерживаться:

– Почему? Почему я не смогла стать такой же, как Кёко? Я слабая, я постоянно лгу. Каждый раз, даже если сначала все хорошо, в итоге я только создаю для всех проблемы. Я думала, что не выживу, если всегда буду честной. Поэтому обман…

– Что обман?

– Обман стал для меня единственным выходом.

Я осторожно поинтересовалась, когда именно ей приходилось обманывать.

– Когда мне сказали держать язык за зубами… Я просто сделала, как мне велели.

– Кто вам это сказал?

Канна ответила так, будто это было очевидно:

– Родители.

Я пристально посмотрела на Канну. Наконец она была готова поделиться со мной чем-то сокровенным.

– О чем ваши родители запрещали вам говорить, Канна?

– Не прямо запрещали… – робко запротестовала девушка. – Но, например, про семейный реестр[20] у нас не принято было говорить …

– Что? – должно быть, мне послышалось.

– Да ничего особенного. Просто иногда папа говорил, что вычеркнет меня из семейного реестра… если я буду плохо себя вести.

– Погодите… Вы хотите сказать, что Наото Хидзирияма вам не родной отец?

– По документам я его дочь, но на самом деле это не так. Мама, она… – Девушка заметно разнервничалась.

– Канна, не бойтесь, я лишь хочу вам помочь, – заверила я ее.

– После того как мама и папа расстались, она начала жить с другим мужчиной. Когда выяснилось, что она беременна мной, этот мужчина велел ей сделать аборт. И тогда папа… он сказал маме: «Уверен, наша дочь вырастет такой же красавицей, как ты. Не совершай ошибку». Поэтому я… я в долгу перед ним. Я обязана ему жизнью, и в итоге так его… подвела.

Канна буквально раздирала ногтями тыльную сторону ладони. Я хотела протянуть руку и остановить ее, но мои пальцы уперлись в разделявшую нас стеклянную перегородку, как всегда, холодную и безучастную.

В моей памяти вдруг всплыло слово «неблагодарная» – так, рыдая, назвала Канну ее бабушка. Хотя это слово никогда не произносили вслух, Канна не могла не чувствовать, как к ней относятся родственники. Когда она вела себя хорошо, они радовались, что приняли ее в семью. А когда плохо, то называли свое решение большой ошибкой.

Канна медленно раскачивалась из стороны в сторону, совсем как маленький ребенок. Я видела, как она мучается, но у меня в распоряжении имелся только один способ ей помочь: разговор.

– Я… бесполезная… Я не должна быть обузой…

– Поэтому вы делали все, что вам говорили, даже когда не хотели?

Канна потупила взгляд и покачала головой.

– У меня не получилось, – зашептала она. – Я больше не могла это выносить. Я просто больше не могла.

– Что вам приходилось терпеть?

Канна закрыла лицо руками и что-то пробормотала, но из-за стекла я ничего не смогла расслышать. Не успела я ее переспросить, как время посещения истекло. Когда Канну начали уводить, она снова что-то быстро прошептала. Однако что именно, мне опять не удалось разобрать. Я с трудом поднялась со стула: ноги отказывались слушаться. Тут прозвучал строгий голос охранника: «Выходите, не задерживайтесь», – и я поспешила покинуть переговорную.

Мать Канны сидела в комнате отдыха и пила чай. Увидев, как я вошла, она оторопела. Я же почтительно поклонилась и обратилась к профилю отвернувшейся от меня женщины в домашнем платье.

– Простите, что пришла без приглашения. Я забыла задать вам один вопрос по поводу Канны. Не могли бы вы на