уверена, что этот вопрос выведет женщину из себя, но, к моему удивлению, ее голос остался совершенно спокойным:

– Подавленной? Пожалуй, так и было. Она всегда была ранимым ребенком. Я, конечно, понимаю, мой муж – непростой человек, я и сама от него натерпелась. Но ведь каждый должен уметь сам справляться со своими проблемами.

«Это… моя вина… Это все моя вина».

Мое сердце стало биться чуть чаще.

– Уж лучше бы она училась в интернате, раз ей так не нравилось дома… Отношения с отцом у нее были натянутые, поэтому я предлагала ей поехать на стажировку за границу или поступить в какую-нибудь частную школу-интернат для девочек, но она отказалась. Сказала, что не хочет ехать в незнакомое место.

– Ее можно понять. Вот так взять и уехать из дома, оставить всех друзей, чтобы перевестись в школу, в которой и учиться-то особо не хочешь…

– Я же не говорю, что кто-то ее заставлял! Тем более она могла бы вернуться в любой момент.

Передо мной сидела красивая женщина средних лет и смотрела на меня глазами, полными слез. Ее темно-синий кардиган напоминал мне пиджак школьной формы. Да и сама она в этот момент походила на безответственного подростка.

– Вы считаете, что Канна должна была сама со всем справляться? – спокойно спросила я.

– Что? – в голосе женщины послышалось удивление.

– Вы сказали, что каждый должен уметь сам решать свои проблемы. Но ребенку это не под силу. Оберегать и давать необходимую поддержку – это ваша обязанность как матери.

– Так она никогда меня не слушала! Всегда все делала по-своему. И в какой-то момент я просто перестала вмешиваться. Что еще мне оставалось делать?

– Канна рыдала у меня на глазах и говорила, что она во всем виновата.

– Зря вы ей так доверяете. Помню, один из студентов, ходивший на занятия к Наото, разбился на мотоцикле. На поминках[16] все были очень внимательны к Канне, а она все равно сидела с недовольным лицом. В итоге она сказала, что плохо себя чувствует, и ушла спать раньше всех. «У меня живот болит», «у меня голова болит» – Канна всегда использовала эти отговорки, когда не хотела что-то делать, устраивала истерики, плакала и убегала из дома. А знаете, какой она была в день, когда не стало Наото? Я готовила ужин специально для нее, и тут она прибегает, вся в крови… даже не хочу вспоминать. Только что убила отца и даже прощения не попыталась у меня попросить, ни одной слезинки не проронила. Она жалеет только себя.

Мать Канны резко поднялась со своего кресла и быстро направилась к выходу из комнаты отдыха. Касё поспешил вслед за ней, чтобы проводить женщину до ее палаты. Я осталась на месте. Касё долго не возвращался. Когда он наконец пришел, мы вместе спустились на лифте на первый этаж.

Там, сбоку от входа, располагалось кафе с застекленной верандой. Самих пациентов внутри не было, только посетители больницы. Я почувствовала себя ужасно измотанной и взяла себе напиток. Пока я наливала в чай молоко, Касё уселся напротив, держа в руках чашку горячего кофе.

– Прости, я была с ней слишком резкой. О чем вы говорили?

– Я сказал ей, что ты вела себя недопустимо, что я с тобой не согласен и не считаю ее плохой матерью. В общем… действовал по ситуации.

– Извини… и спасибо.

Касё еле заметно улыбнулся.

– Да не за что.

Похоже, я все-таки не так уж сильно ее обидела.

– Интересно, что же произошло, когда Канна была в последнем классе начальной школы, – произнесла я.

– Курица и Гавайи – звучит как дурацкий анекдот, – пробурчал Касё, скрестив руки на груди.

– Вероятно, Канна начала резать руки, пока мать находилась в отъезде. Я почти уверена, что-то должно было подтолкнуть ее к этому.

– Я не очень разбираюсь, но ведь обычно подростки начинают наносить себе порезы, чтобы привлечь внимание окружающих, верно?

– Необязательно. К самоповреждению могут привести самые разные причины: от необходимости снять эмоциональное напряжение до снижения выработки серотонина в организме. А еще самоповреждение может помочь подавить приступ агрессии.

– Даже так? – удивился Касё.

– Мне кажется, Канна просто не могла больше справляться со своими эмоциями, хотя пока и не понимаю, какие события довели ее до такого состояния. Но у меня сложилось впечатление, что в ее случае психологические проблемы – это не наследственное.

Я задумчиво провела пальцем по нижней губе. Касё почесал лоб.

– Вот бы найти кого-то, кто знает, что происходило в доме Канны, когда она была ребенком. Про день убийства тоже не все ясно. Может быть, на телеканале, где она проходила собеседование…

– Там я уже был. Сотрудники сказали, что, когда Канна пришла утром, она выглядела немного сонной, но ничего необычного в ее поведении никто не заметил. Они, как обычно, настроили микрофон, камеры, началось собеседование… вдруг ей стало плохо. Канне предложили прилечь, но она отказалась и просто ушла. На съемочной площадке все за нее сильно переживали.

– Понятно.

Касё перевел взгляд на сумку у моих ног.

– Куда-то едешь?

– Ага.

Я даже не заметила, как все посетители разошлись и в кафе остались только мы вдвоем.

– Завтра утром конференция в Йокогаме[17], я буду читать лекцию. Отсюда добираться ближе, поэтому сейчас поеду сразу туда и переночую на месте.

– Правда? А я назначил встречу с матерью Канны на сегодня, прости. Не знал, что у тебя другие дела.

– Ничего страшного. С утра я приготовила для Масатики и Гамона побольше одэна[18]. Я даже рада, что смогу побыть одна в отеле и немного расслабиться.

Слова, отражаясь от белой поверхности прилавка и пола, эхом разносились по пустому и безликому помещению. В больнице время будто двигалось иначе, чем за ее пределами… Я погрузилась в свои мысли, когда вдруг до меня донесся голос Касё:

– Знаешь, невестка, ты все-таки такая молодец.

Кажется, я уже давно не слышала от него этого слова, «невестка».

– Ты и работаешь, и сына воспитываешь. Я бы так не смог.

– Да ладно, когда у тебя появится семья, ты со всем справишься.

– Семья? Я пока так и не понял, зачем люди женятся. То ли дело мой брат. Вот он – настоящий семьянин.

Я промолчала. Десять лет назад Гамон, ни секунды не сомневаясь, сказал: «Выходи за меня!» Мы сидели в кофейне морозным зимним вечером, из чайника валил пар. Небо за окном затянуло тучами, шел снег. Это было так красиво. Казалось, время замерло навечно.

Касё неожиданно рассмеялся:

– Возможно, будь ты мужчиной, а он женщиной, вам было бы проще, – заметил он.

У меня возникло такое чувство, словно кто-то прошелся по белому снегу грязными ботинками.

– Я понимаю, что ты шутишь, но мне все равно неприятно это слышать. Пожалуйста, не говори так.

Услышав мой мягкий упрек, Касё опустил чашку.

– Знаешь, как-то раз Гамон сказал…

Кажется, в кафе кто-то вошел. «Добро