На первых порах она появлялась у нас каждый день, приносила свечи и зажигала перед расставленными ею же образами. И еще котлетки в пакетиках притаскивала. Видимо, считала, что тут плохо кормят, хотя больные получали все что угодно, по словам болтушки Дашки, могли заказать и черепаховый суп, и ласточкино гнездо.

В первый же день мы с ней слегка поконфликтовали. Зайдя в палату, я застала ее, склонившейся над тщедушным супругом. Мелькнула неуместная мысль, как они умудряются заниматься любовью при такой разнице в телосложении. Впрочем, в тот момент об этом речи не шло — она просто утешала его и, надо сказать, весьма своеобразно.

— Это тебе за грехи послал Бог наказание… — приговаривала она, тяжело вздыхая и вытирая его лицо платком. — Нельзя было так жить, нельзя!

Обернувшись ко мне, она гневно сверкнула глазами:

— Вы же видите, что мы разговариваем! Неужели не хватает такта нас оставить?

— У меня есть свои обязанности, — ответила я спокойно.

Негодующе фыркнув, она продолжала шептать что-то на ухо супругу. Тот подмигивал мне из-за ее плеча. Очевидно, он предпочел бы, чтобы она, а не я покинула палату. За грехи, кстати, бог послал Варламову всего-навсего обычную язву желудка, причем в легкой форме. То ли тот нагрешил недостаточно, то ж Господь приберегал основное наказание «на потом».

Второй раз мы столкнулись из-за образка, который она купила у какой-то старушки у церкви. Образок, по словам продавщицы, был чудодейственным.

— Вы знаете, его нужно бы продезинфицировать, — сказала я, внимательно поглядев на икону. — Вещица старая и неизвестно где хранилась!

— Это не ваше дело, — она взглянула на меня, как на посланницу ада, стоящую на пути к спасению ее дорогого муженька. — Вы ничего не понимаете!

Я, помня данные при поступлении наставления, спорить не стала, пусть Меркулов разбирается. Сам Варламов, между прочим, тоже был не в восторге от идей своей супруги.

— Знаете, вы правы, — доверительно сказал он, после того как она удалилась, — но моя жена, как вы уже, наверное, заметили, — очень религиозна. Я не хочу с ней ссориться из-за этого. Просто отодвиньте его подальше, а ко мне придвиньте вон тот, другой — он и понаряднее, и безопаснее — в плане возможных инфекций. Я-то сам не очень верующий, но говорят, что это помогает и тем, кто не верит! Болячка у меня пустяковая, может, и ложиться не следовало, но в моем возрасте все может свести в могилу, да и болеть дома тяжелее. Вы не представляете, как она меня мучает…

Варламов быстро освоился на новом месте и в этот раз, воспользовавшись отсутствием супруги, решил перейти в давно, по-видимому, готовившееся наступление.

— Останься, девочка! — прошептал он, вцепившись в край моего халатика.

Таким голосом — с тяжелым придыханием — в фильмах про войну тяжелораненые разговаривают с санитарками.

— Оставьте меня в покое, — попросила я вежливо, застыв на месте.

Варламов посмотрел на меня удивленно и продолжил наступление. Его потная липкая лапа уже забралась под халат. Ногти — лучшее оружие женщины, если умеешь ими орудовать, то и нож не нужен.

— Ты что — озверела? — взвизгнул он, отдернув руку — в глубоких лунках, оставшихся от моих коготков, выступила сукровица.

Я хладнокровно смочила в спирте вату и приложила — для дезинфекции. Потом поправила волосы и надела шапочку, слетевшую с головы. Пострадавший молча пыхтел, отирая лоб здоровой рукой.

Вышла, вернулась в ординаторскую и налила себе чаю.

— Что с вами? — спросил ординатор, которого до сих пор я не имела возможности толком изучить.

Судя по тому, что сообщила Даша, это был замученный жизнью и женой человек. Взгляд у него был как у старой лошади, которую ведут на бойню. Бедняга явно недосыпал. Наверное, готовится продолжать карьеру и штудирует ученые труды по ночам. На роль исповедника он подходил идеально, только у меня сейчас было не то настроение.

— Еле отбилась, — коротко сообщила я, нашла сумочку, достала пудреницу. Из зеркальца на меня смотрели безумные злые глаза.

Он в ответ горестно покачал головой. Где-то минут через сорок меня вызвали к главврачу.

— Это из-за придурка в шестой! — пояснила старшая сестра, сообщившая о вызове. — Гена возил его к Борицкому — жаловаться. Игоря Павловича нет на месте, со мной он не захотел говорить, а то бы я попыталась все уладить. Заявляет: «Мне тогда к главному!» Что ты там так разошлась, девочка? Теперь вылетишь и сама будешь виновата. Надо же себя контролировать!

Я промолчала.

— Знаю, они бывают невыносимы, — продолжала Анжела Семеновна, разводя руками. — Но это пациенты, и их нужно уважать. И потом, у нас ведь платное учреждение, а кто платит, тот и заказывает музыку!

На расправу к Борицкому отправляться совершенно не хотелось. Был, конечно, вариант — просто уйти. Если все уже решено и мне здесь не работать, то и к главному тащиться необязательно. И Игоря я подвела…

Это пронеслось у меня в голове, пока я спускалась по лестнице на второй этаж, где был кабинет главврача. Спускалась неторопливо, чтобы хоть еще ненамного оттянуть неприятную беседу. С панно на меня глазели дурацкие колхозницы. Им было хорошо, они улыбались — у них не было никаких проблем. Наверное, в советские времена мужчины не домогались женщин такими грубыми способами. С другой стороны, размышляла я, поскольку Борицкий не сообщил мне просто об увольнении, а вызвал к себе, то может, не все так безнадежно?

Что ни говори, а эта работа была мне нужна. Куда я денусь без нее? В городскую больницу я ни за что не вернусь — у меня тоже есть гордость. Представляю, как Ключенко будет ехидничать с пьяных глаз, да и Митя постарается отплатить за мою последнюю выходку в гардеробе. Нет, ни за что не вернусь! А я-то уже размечталась, понастроила воздушных замков…

Я не жалела, что так сурово обошлась с Варламовым. Конечно, он это заслужил — они все здесь вообще заслуживают хорошей трепки. Но расплачиваться-то в итоге придется мне самой… Что ж, если выкинут — значит выкинут, унижаться не буду.

Проклятая лестница оказалась удивительно короткой — вот я уже и на втором. Подошла к кабинету главврача с замиранием сердца, как школьница, которую вызвали к директору. На мгновение задержалась перед дверью, чтобы прочесть имя-отчество на табличке — от волнения вылетело из головы. Набралась духу и, постучав, открыла, не дожидаясь приглашения.

Борицкий стоял у окна. Стоял и смотрел в щелку между шторами, будто подсматривал за кем-то.

— Добрый день, Леонид Васильевич, — сказала я, запинаясь.

Он тяжело вздохнул и отошел от окна. Сел за стол, жестом указав мне на кресло рядом. Зеленые стены, тяжелая мебель, огромный черный кожаный диван — кабинет мне казался не очень уютным, но похоже, вполне отвечал вкусам самого Борицкого. На стене за его спиной — портрет президента, символизировавший близость вверенного главврачу учреждения к высшим эшелонам власти, а может, просто указывающий на его политические пристрастия.