— Заедем в один ресторанчик, — предложил Меркулов. — Он принадлежит моему знакомому, и лично я считаю…

— В другой раз! — сказала я. — Давайте… давай в другой раз…

Он посмотрел на меня и все понял. Требовать от женщины дополнительных разъяснений в такой момент мог бы только очень бестолковый мужчина. Вроде моего бывшего супруга, например. Но Игорь Меркулов, к счастью для нас обоих, был не из таких.

— Будем скоро дома, — пообещал он.

Я опять кивнула. И в первый раз так не волновалась! Мы проносились через темные безымянные переулки, попадали на незнакомые улицы и снова покидали их — Игорь, наверное, хорошо знал город. Большой проспект Петроградской стороны, какая-то маленькая улочка — мы свернули в последний раз, и он заглушил мотор.

— У нас тут элитный дом, — сообщил он, въезжая во двор.

Это было и так понятно по стоявшим тут машинам. Элитный двор, как и любой другой, был населен вполне обыкновенными котами, которые глазели на нас из подвалов.

— Здесь живут только приличные люди. Я не хочу сказать, что в других домах живут неприличные… — начал Игорь и запутался.

Похоже, и сам переживает. Впрочем, это добавляло ему привлекательности. Что может быть хуже самоуверенного болвана, который считает себя верхом совершенства и на этом основании ждет восхищения и поклонения?

Лестница была длинной и пологой, звук моих каблучков эхом разносился по пролетам. За одной из дверей по паркету зацокали когти, и тут же раздался глухой лай.

— Тихо, Лэсси! — сказал Меркулов. — Свои!

— Колли?

— Дог. Хозяин — капитан дальнего плавания, сделал состояние еще при Советах, что-то там проворачивал с импортными товарами, — прошептал он, идя следом. — Его едва не посадили, но тут грянула перестройка, и дело замяли. Милейший человек, я тебя с ним потом познакомлю…

— Уф, — я отдышалась. — Еще долго?

— Немного осталось! Ну, — он вдруг озорно посмотрел на меня, — давай, побежали?

Игорь взял меня за руку, и уже через пару секунд мы оказались у его двери.

Один замок, второй, третий — прямо как у шефа в «Бриллиантовой руке». Видимо, есть, что хранить… Но, как выяснилось позже, ничего сверхдорогого, за исключением разве что компьютера, в квартире у Меркулова не было. Даже телевизор — вещь, на мой взгляд, просто жизненно необходимая, отсутствовал.

Продолжая держать меня за руку, Игорь провел меня в комнату с балконом. Квартира была большая, но какая-то необжитая. Сняв пальто и усадив меня на диван, он, шепнув: «Сейчас», ушел. Вдоль стен тянулись стеллажи с книгами, здесь же стояли стол для чтения, компьютер и удобный диван.

— Кофе, — крикнул он из кухни, — или лучше вина?

— Кофе! — отозвалась я.

— У меня только растворимый!

— Очень хорошо!

Обои в кабинете слишком темные, и от этого помещение казалось меньше. Никаких фотографий ни на стенах, ни на столе не наблюдалось. Ни женщин, ни мужчин, ни детей. Только над столом висит в рамке рисунок пастелью — обнаженная девушка. Непроизвольно я смотрела и смотрела на нее. Что-то было завораживающее в изгибе ее тонкого стана, в ленивой расслабленной позе…

— Друг подарил, — Меркулов принес кофе на подносике. — Можно будет заказать ему твой портрет. Он хороший художник!

— Я вижу. Он меня тоже голой рисовать будет?

— Как захочешь, художник — все равно что врач! И потом не голой, а нагой, это разные вещи.

Я зарделась, подошла к балкону и толкнула дверь. Ветер рванул одежду, приятно обдувая горящее, словно в лихорадке, тело, струился по ногам, бесстыдно залезал под платье. На балконе было так же, как и в квартире — ни пылинки, чисто и красиво. В напольную кафельную плитку при желании можно было смотреться, как в зеркало. Перила, за которые я держалась, раскачиваясь в такт ветру, были гладкие и нагревались под ладонями.

Прямо передо мной висел желтый серп месяца. По одному восточному поверью царь тьмы послал на небо, за луной, своих гигантских собак. Но луна оказалась слишком холодной, и собаки смогли отгрызть от нее лишь кусок. Я вообразила яростного Макса, грызущего небесное светило, и улыбнулась.

Внизу спала тихая улица, не было ни души, где-то далеко проносились машины. Я глубоко вдохнула холодный воздух и собралась обратно, как вдруг почувствовала горячее тепло сзади себя.

Игорь стремительно обнял меня, и я задохнулась от восторга. Объятие было нежным и страстным, ласковым и сильным. Мужские руки забрались под платье и мягко гладили мою кожу. Ладони его оказались прохладные и будто шелковые, он постанывал от наслаждения.

Освободив одну руку, он осторожно и медленно откинул волосы с шеи и провел по ней кончиком языка. Я выгнулась, как кошка, и он поцеловал меня уже сильнее, а потом еще и еще. Другая рука, нежно массируя живот, спускалась вниз, в святая святых, проникла в трусики. Зубами он кусал мое ухо и тихо в восторге рычал. Сдерживая на губах стон, я простонала: «Быстрее!» Он уже не сдерживал себя, желание захлестнуло, как снежная лавина, и мы соединились.

Мне показалось, что я воспарила в ночи на крыльях, и ветер несет меня в страну сладострастия и неги, туда, где встречаются созданные друг для друга сердца. Последнее, что запомнило мое меркнущее сознание, был яркий полукруг месяца в темном ночном небе.

Очнулась я в широкой кровати. Рядом, подперев голову рукой, лежал Игорь и смотрел в глаза.

От обуревавших чувств я готова была расплакаться. Ничего подобного мне до сих пор не случалось испытывать — страшно подумать, что я могла никогда не узнать, что такое бывает между мужчиной и женщиной… То, во что очень скоро превратились наши отношения с Николаем, можно было назвать любовью только с очень пьяных глаз.

Передо мной распахнулись двери мира, о котором я раньше и не ведала.

— Ты — моя Надежда, — шепнул Игорь и радостно рассмеялся.

За окнами внизу мяукали коты, подрались, наверное, из-за куска красной рыбы. Потом по потолку мелькнул свет фар — кто-то из жильцов приехал. Надо поменять эти желтые обои, подумала я, у них какой-то нездоровый вид.

Игорь закурил, огонек порхнул в темноте надо мной. Затянулся несколько раз и тут же погасил сигарету в пепельнице. Я прижалась к его плечу и поцеловала, вдохнула бесподобный запах его тела — запах легкого одеколона, табака и какой-то врожденной чистоты.

Хотелось что-нибудь сказать, но как только я открывала рот, тут же понимала, что вот этого-то и не следует говорить сейчас, и продолжала молчать.

Он наклонился и поцеловал меня — в губы. Потолок поплыл надо мной.

— Давно хотел тебе рассказать… ты будешь, наверно, смеяться… — задумчиво сказал Меркулов. — Моя мама, еще когда жива была, очень любила песни Анны Герман, и я их все наизусть знал. И самая любимая была — про надежду, помнишь?..