Он садится на кровать, оставляя место для меня. Затем снова принимает серьезный вид.

— У Стефнира тут возникли проблемы.

— А что такое?

— Он потерял рукопись, над которой работал. Кажется, забыл в ресторане. Кроме начального отрывка, который он нам читал, никому ее не показывал, но говорил, что она почти закончена. Осталось только отредактировать.

Когда через несколько дней он хватился пропажи и вернулся в ресторан, рукописи там не было, и никто не признался, что ее видел. Теперь он думает, что мог забыть и в другом месте, но, где именно, не помнит. Уехал к маме утопить свои печали.

Затем поэт поворачивается ко мне.

— Тебе кто-нибудь говорил, какая ты красивая? Он улыбается мне и достает из шкафа «Одиссею». — Ты моя Пенелопа.

Ночью мне кажется, что за входной дверью кто-то мяукает.

Я сажусь.

— Гекла, я спущусь открою, — говорит поэт.

«Лаксфосс»

Д. Й. Джонссон не возвращается на «Лаксфоссе» из Роттердама.

Команда была слишком пьяна, чтобы заметить, когда он исчез, и никто на борту не знал, что с ним стало. Судно вышло в море без него.

— Больше он никогда у меня работу не получит, — говорит капитан, когда я спрашиваю его о судьбе моего моряка.

Мне разрешают позвонить его матери из «Борга». Она хорошо меня помнит. Объясняю, что отправила ей коробку с автобусом. Она спрашивает, как я считаю, вернется ли ее сын. Отвечаю, что не знаю. Она описывает сына хорошим и добрым и говорит о нем в прошедшем времени, словно он умер. У него были карие глаза и темные волосы. Он набрал фиалок и поставил их в пузырек из-под ванильного экстракта, хотел, чтобы его окружала красота. Он рисовал радугу. У него в руках все спорилось. Я купила материал на занавески, а когда однажды вернулась с работы, он их сшил и повесил на кухне. Ему было десять лет. Я даже не учила его шить на машинке, он все сам. Он был веселым ребенком, но ему не давали прохода. Ребята слышали, что говорят у них дома. Он был изгоем. Дети безжалостны, но взрослые еще хуже.

Поэтический слух

На покрытой гофрированным железом крыше серебрится иней, и по ней трудно передвигаться. Обремененная котятами, кошка уже не решается прыгать на соседский гараж. Поэтому я выпускаю ее по утрам, когда ухожу на работу. Она провожает меня, затем возвращается. Когда я вечером прихожу домой, она ждет меня у двери.

Вечером я варю рыбу с картошкой для кота и нас с поэтом. На это не требуется много времени. Выпиваю на ужин стакан молока. Иногда варю рисовую кашу, и мы едим ее с ванильным сахаром.

Поэт говорит, что подумывает бросить работу в библиотеке и устроиться ночным сторожем.

— С библиотечной работой у меня совсем нет времени писать, — поясняет он. — К тому же еще вопрос, подходит ли эта обстановка для вдохновения.

Он узнал, что отелю напротив дома, где живет Аки Хваннгиль, требуется ночной сторож. Аки как раз работает над сборником стихов, и, по его словам, лучшие идеи приходят к нему именно ночью.

— Невозможно сочинять, если тебя постоянно отвлекают.

— А как насчет утра, до того, как ты уходишь в библиотеку?

— Утро не мое время, Гекла.

Когда поэт засыпает, я вылезаю из кровати, зажигаю лампу на письменном столе и открываю книгу.

Внезапно он открывает глаза. Сначала тихо лежит и наблюдает за мной, затем приподнимается. Хочет знать, что я читаю. Я протягиваю ему книгу, он рассматривает обложку, листает для вида и читает название.

Смотрит на меня.

— Это одна из книг твоего гея?

Хмурится.

— Иногда то, что ты читаешь, Гекла, ранит мой поэтический слух, — говорит он, снова ложится и отворачивается к стене.

Если женщина не хочет, чтобы ее считали слабым или вторым полом, она должна иметь работу и счет в банке.

Я думаю: у меня есть и то, и другое, но зарплата такая низкая, что мне никогда не удастся накопить на билет за границу.

С приветом от тоскующего

Почтальон стоит на талом снегу на фоне рассвета цвета снятого молока и протягивает мне открытку. Гекла Готтскальксдоттир, читает он, и я знаю, что ему хочется спросить, кто это шлет мне открытки с красными тюльпанами и пишет, что скучает. Вторая открытка приходит через две недели. На ней Фредерик Девятый в полном облачении.

Я обзавелся работой и жильем.

— Вижу, ты получила еще одну открытку от своего гея, — говорит поэт.

Потом приносят письмо в конверте. Он пишет, что сначала снимал комнату с завтраком, а теперь просто снимает комнату.

Затем признается:

Я познакомился с мужчиной, Гекла.

Потом начинаются посылки с книгами, по книге в каждой посылке. Хожу за ними на почту.

В последующие недели получаю «Последние истории» Карен Бликсен (на вложенной в книгу открытке мой друг сообщает, что она также писала под псевдонимом Исак Динесен), «Улица моего детства» Тове Дитлевсен и «Свет» Ингер Кристенсен.

Собираю слова

Однажды ночью просыпаюсь с желанием сочинять.

Сажусь на кровати, рядом горячее тело поворачивается на другой бок и укутывается в одеяло, набитое утиным пухом. Дышит глубоко и спокойно. Кот спит в нише под окном. На будильнике пять, и папа идет в овчарню кормить овец. Ночью ветер распахнул окно, на подоконнике белая корка. Набрасываю на плечи кофту поэта и иду на кухню за тряпкой, вытираю.

Мокрый снег стекает по стеклу, вожу пальцем ему вслед. На улице пустынная тишина, только чайка кричит.

Достаю из-под кровати печатную машинку, иду на кухню, ставлю машинку на стол и вставляю в каретку бумагу.

У меня в руке дирижерская палочка.

Могу зажечь звезду на черном небосводе.

Могу ее погасить.

Этот мир — мое изобретение.

Час спустя в дверях кухни стоит поэт в одних трусах. За ним приходит кот.

— Что ты делаешь? Пишешь? Я проснулся, а тебя нет. Я искал, но ты как сквозь землю провалилась.

Поэт — словно утомленный путник, пришедший издалека, словно не спал за стеной, а ходил по плоскогорью в поисках заблудшей овцы и нашел ее там, где меньше всего ожидал. Разве что искал меня во сне?

Он рассматривает листки на столе.

— Ты пишешь стихи?

Я смотрю на него.

— Только несколько строк. Не хотела тебя будить.

— Мне так не кажется. Здесь целая стопка бумаги.

Кот стоит у пустой миски, я встаю, достаю из холодильника молоко и наливаю в миску.

— Почему ты не сказала мне, что пишешь?