возрождения производственного романа, об обращении взгляда на людей труда стали говорить многие – и рабочие «Уралвагонзавода» здесь ни при чем. В начале нулевых профессиональная принадлежность, если она не придавала дополнительного загадочного шарма герою, была скорее факультативной, вовсе не обязательной чертой. Вот и вымерли в литературе целые слои общества (чего же сокрушаться о падении интереса к чтению?): водители, продавцы, сантехники, комбайнеры, сталевары. «Судя по литературе, эти профессии исчезли бесследнее динозавров – даже костей не отыщешь». А ведь это крайне сложно – погружение в профессию. Здесь не додумаешь, не дофантазируешь – ложь будет моментально видна. Герой повести задумал написать повесть «ИНН», но что он знает о работе сотрудников налоговой, все придумки воспринимаются как выморочные…

В рассказе «Сегодня как завтра» писатель развивает свою излюбленную тему: человек, попавший в инерцию системы бесконечных повторов, неизменяемости. Это не формула Экклезиаста, а именно что безнадега, оформленная приметами безнадежного времени: «Впереди всё известно, всё столько раз пережито, что заглядывать туда нет никакого желания». Прошлое отрезано, предано забвению, будущего нет в том плане, что оно ничем не будет отличаться от настоящего, а соответственно, не имеет никакого смысла. Сегодня как вчера… Это «как» подчеркивает непреодолимую тождественность времени, его бес-переменность – «пластмассовый мир победил».

Рассказ – описание одного дня из жизни молодого человека Александра Ганина. Ему нет еще и 25 лет, двое детей, жена на седьмом месяце. Женились, потому что «нужно было жениться», с женой жили также по инерции в безлюбовном союзе. Работает Ганин на заводе, занимается изготовлением железобетонных изделий. Устроился туда в семнадцать лет, а до этого еще в школе проходил там практику. Сам он уже ни на что не надеется, живет как двадцатилетний безвольный старик.

Само время становится серой неразличимой полосой. Тут уже никто не воскликнет: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» Нет смысла останавливать время, оно давно уже замерло, стало вязким, погрузилось в зиму. То, как оно пролетает, отмечается только по росту детей – всё остальное «будто во сне». Ганин каждое утро перед пробуждением детей смотрит на них и пытается ухватить, зафиксировать эту минуту, но «она уходит, плавно и безвозвратно, и на смену ей приходит другая, тоже проскальзывает, теряется в тумане прожитых часов, дней, лет; и мелькают они, как точки на электронных часах. И ничего не остается, не отмечается». Всё растворяется в общей серости. В обреченности, когда понимаешь, что всё неизменяемо и жизнь не изменится к лучшему. Может быть только еще хуже.

Время останавливается, теряет свой смысл. Какая разница, сколько приходится ждать на остановке утренний автобус? Время перечеркивается могильной плитой «всё равно». Время обретает смысл, когда есть надежда на новизну, на изменения. Но вместо этого – привычка, смешанная с отвращением. Этот коктейль вызывает и работа, дело. То, что должно быть важно для мужчины, становится отвратным: «Отвращение к однообразной, ежедневной работе и привычка находиться здесь и делать эту однообразную, ежедневную… Она, работа, съедает остальную жизнь».

Время превращается в пустыню, где нет ориентиров. Мало того, любой поворот сулит опасность, и пустыня становится лабиринтом Минотавра.

Из примет серого времени, наверное, одна из главных состоит в том, что «на заводе про зарплату совсем забыли». Жили на заработки жены, которая торговала всякой всячиной на улице, но она заболела и к тому же беременна. На заводе – «комплексные обеды под запись», огород с картошкой, который спасал. Народ с завода бежит (вот она, социальная мобильность населения): кто-то уходит в бизнес, кто-то в грузчики, охранники или еще на какие-нибудь подсобные работы, где платят хоть какие-то деньги. Отношение к детям, как у молодого коллеги по работе, формулируется типичной фразой того времени: «Зачем плодить нищету?» У самого же практически отчаявшегося и уже не верующего ни во что Ганина единственные бессознательные надежды связаны именно с третьим ребенком. Относительно всех трудностей, связанных с ним, он заключает: «Как-нибудь…»

«Переживем как-нибудь», – говорит на работе пожилой Дугин, который вслух надеется, что всё еще может наладиться. Кстати, тогда много говорили про русское авось, но, возможно, оно и выводило периодически из состояния обреченности: «Как-нибудь, как-нибудь… Все спасаются этим “как-нибудь”». Что еще остается? В этом есть надежда на малое чудо, которое когда-нибудь да случается.

Люди потеряли ориентацию в пространстве и времени, растеряли знание «как жить», заблудились. Ворчит еще постоянно недовольный парень Сергеев, который «не знает, как быть, что делать; ерепенится, злится, грозится уйти с завода, но этим пытается скрыть свою беспомощность и растерянность». Это также очень показательное самоощущение людей того времени. Но и Сергееву недолго остается проявлять свое недовольство, скоро и он смирится и у него всё войдет в привычку – женится, «подруга вот забеременела, а денег нет на аборт этот…»

Сегодня как завтра. Коктейль из привычки с отвращением. В этом заброшенном туманном мире даже надежда, если она еще и теплится, становится механической. Потерявший знание о жизни человек, время для которого становится неразличимым, обречен на дурную бесконечность движения по кругу.

В мире безнадеги надежды у Сенчина связаны, как правило, с ребенком. Пусть даже если он будет оторван от корней, от рода, но у него есть еще шанс на обретение знания, на возможность прорыва, шанс вырваться из мира обреченности, а значит, и каким-то образом изменить и сам этот мир. Это прослеживается в романах «Елтышевы», «Зона затопления», да и в повести «Чего вы хотите?».

Сам Ганин – герой уже не оглушенный «новыми реалиями», а привыкший к ним, чувствующий свою обреченность. Поэтому в финале он вздыхает, но идет по магазинам в поиске того, где примут заклеенные скотчем купюры, чтобы можно было купить рис. В свои неполные двадцать пять он свыкся и уже не готов на протест, его воля атрофирована.

Быть может, причина нынешнего положения героя – его личностные качества? Едва ли, он не один такой, он типичен. На завод пришел в перестроечные времена, тогда же и женился. Жизнь была понятной, обустроенной и предсказуемой. А потом произошло то же самое, что в «Зоне затопления». Людей вырвали из привычного строя жизни и забросили в новые необустроенные, зыбкие, сомнительные условия. В условия того мира, в котором они изначально обречены, в котором они будут лишними и чужими, вот поэтому время для них и остановилось. Не жизнь, а выживание – как любили повторять в те годы. Люди попали в зону затопления и уже погружены в ее тухлые воды. Сенчин исследует обстоятельства, которые гнут человека, пришибают его, не дают распрямиться в полный рост.

1997 год – это уже следствия новых реалий. Отцы семейства,