Дора сказала притворно спокойно:

– То являлось моей грубой ошибкой. Я присмотрелась – у хлопчика волосики, когда отмылись, обнаружились рыжеватые. И я узнала. Это есть Марик. Окончательно точно.

Рувим развернулся к Доре всем телом, отгородил ее от меня:

– Дора, не тратьте себя перед ним! Лазарь сам не думает, что его язык треплет. Про хлопца я все знаю. Ну, не все, если честно. Но основное – он не сын Шкловскому. Знаю с самого начала – наполовину от самого Переца, наполовину случаем. Не придумывайте себе лишнего. Присаживайтесь, Дора. А ты, гад, если слово гавкнешь, получишь щелбан аж до самих мозгов. Не все ж они салом даровым заросли…

Ложечка выпала из моей ослабнувшей от неожиданности руки. Во-первых, грубость Рувиму никогда не была присуща. Во-вторых, с какого чертяки меня в моем доме понукают и устраивают посторонний мне лазарет? Не нужны мне ихние тайны, и Марик – ни настоящий, ни подделочный – не нужный!

– Все ясно! Ну и сидите тут, целуйтесь с подкидышем своим вонючим! А у меня срочные дела. По комсомольской части, между прочим. Аптеки ваши оббега́ть некогда. Покушайте, конечно. Даю вам время до семи часов вечера. И чтоб тут никого из вас не находилось. Вот!

Выскочил на двор с гордо поднятой головой, бушлат на ходу напялил. С непокрытыми волосами решительно хлопнул калиткой им на добрую память. Пускай запомнят меня с канонадой. Больше ж не увидимся.

Пошел в школу. Там меня уже ждали. Сидела Розка во всей своей красе и рассуждала с директрисой Василиной Степановной про воспитание. Даже пальто свое не стянула, расстегнула и полы красиво завернула вокруг ног.

Меня к ним в кабинет быстро проводила учителька украинского языка:

– Ой, Марик! Тебя ищут по всей школе. Нужен образцовый комсомолец, с хорошим лицом, чтоб в грязь не ударить.

Если б я знал, что там Розка, может, и убежал бы от растерянности. Но я ж не знал.

А она смотрела на меня своими глазами ясно и четко:

– Мы решили в наробразе сделать такую ячейку, чтоб она помогала в деле образования неграмотного и темного населения губернии. Чтоб вместо того, чтобы гайсать по Чернигову без толка, делала значительный толк в селах и так далее. Громкие чтения газет, политразъяснения. Сейчас время шаткое, и сознание селян особенно не успевает сосредоточиться. Они себя опять кулаками мечтают. И беднота хвост временно поджала в связи с нэпом. Скоро настанет окончательная весна. Именно весной, когда и солнце, и вся природа на стороне обновления и расцвета – наша передовая черниговская молодежь рассыплется по селам в качестве настоящих семян для будущего и примется за черновую работу. С ними в каждом отдельном случае поедут партийцы для нужного ежеминутного направления.

Розка говорила такие слова мне в лицо своими красными помадными-разпомадными губами.

А Василина кивала и ртом своим идиотским, который и умел только поддакивать, выражала голосовое одобрение:

– Конечно, а как же ж, Розалия Семеновна, а как же ж… Направлять их, направлять, руководить, а как же ж… И знания у него, у Маричка, ого какие, и возраст у него, и все, нечего по Чернигову собак гонять…

Розка строго заметила, что дело не в знаниях, а в умении использовать то, что уже есть в голове.

И спросила меня с улыбочкой:

– Ну что, товарищ Марк Шкловский, есть у тебя в голове, что ты б сказал селянину, да чтоб он зараз же понял: кулакам не бывать на нашей земле, а бывать только лишь беднякам и другим трудовым элементам?

Не ожидая ответа, Розка поднялась и протянула мне руку:

– Ну, товарищ Марк, мы с тобой с этой минуты делаем одно дело. Наше общее дело. Ты комсомолец, я партийка. Давай пять! Согласен?

Я протянул свою руку. Дрожал весь – от подметок до бровей.

И голос у меня оказался козлиный, когда я выговорил:

– Согласен.

Рука моя повисла в воздухе.

Розка про нее вроде забыла, а своей пухлой белой ручкой потрепала меня по волосам:

– Эх, наделаем мы с тобой делов! Хорошо наделаем! Крепко! Как надо, так и наделаем! Точно?

– Точно!

Тут голос меня не предал и все буквы я вытолкнул с горла прямо и без обиняков.

Она притянула меня за плечи и вытащила с кабинета. И по широкой лестнице Розка меня перла, крепко схватив своими руками – не так, как младшего друга, товарища-комсомольца, а как поганца, которому сию минуту возле двери дадут поджопника на все стороны свежего воздуха.

Таким образом мы вышли на порог школы и дальше.

Только за оградой, у памятника Пушкину с цепями, Розка меня отпустила.

– Ну что, Марик… Теперь слушай. Я тебя конфисковываю. Ты мне позарез нужен. Шкловский про тебя рассказывал, характеристику давал. Ой, бедный, он от тебя аж плакал… Честное слово – вот тут, на моей груди, и плакал своими слезами. Веришь?

– Верю. – Смелость вернулась в меня внезапно. Сквозь Розку я вдруг увидел самого себя и перестал бояться. Не знаю объяснения такого факта, но моя душа мне прошептала: “Верь ей во всем бесповоротно!” – Верю вам, Розалия Семеновна, аж насмерть. И шо дальше?

Роза поправила воротник, распушила мех, выправила как надо завиток посередине лба и скомандовала:

– Сбегай к Василине, я шапочку забыла. И муфту. Скорей! Замерзну ж!

Я стремился сохранить размеренный шаг, но побежал. И оглянулся на бегу, и еще раз оглянулся. Роза ждала меня.

Василина что-то писала в тетрадке.

Увидела меня, приторно прошипела:

– Ну шо, Марик, идешь в большую жизнь! За своими бебехами Розалия Семеновна послала? Бери! Бери! Духами все тут уже прямо провонялось. Тут же ж школа, а не… – Она спохватилась и заулыбалась, постаралась улыбочкой своей отменить сказанное от чистого бабского сердца. – Беги, беги, Маричек…

Я мог отбрить, но не отбрил.

Замечание директрисы пересказал Розке дословно и с выражением.

Она смеялась.

– Вот ведь как! И знает Василина, что я ее одним щелчком с школы скину, а не выдержала, высказала исподнее свое нутро. А мне приятно! Пускай теперь мучается – ждет моей мести. А я и мстить не буду. Силы тратить. Мне силы на другое нужны, да, Марик? И тебе нужны на другое. Веришь мне? Сильно веришь?

– Да.

Я отметил, как правильно первый и без посторонней помощи понял ситуацию. Есть у меня чутье на человеческую душу, есть. И возраст ни при чем. Именно возраст – ни при чем.

Я любовался Розкой и готов был ради нее на все.

Она мне обрисовала некую картину.

Где Шкловский – неизвестно. Дом не сегодня завтра заберут как бесхозный. Перец его получил на правах дружбы и взаимопомощи лично от Ракла. Раньше там жил земский статистик, убежал с пилсудчиками. От Розки зависит: или заберут дом, или оставят. То есть от Ракла. А это ж одно и то же.