Хотя внешне травма была ужасающей, я не думал, что операция будет очень сложной. Моим первым ассистентом стал южноафриканский младший врач, и мы вместе срезали с ребенка пропитанную кровью одежду и намазали его тело йодом. Поскольку мальчик упал спиной вперед, шест вошел в грудь под левой лопаткой и вышел спереди над соском. Понимая, как он прошел, я беспокоился, что корень легкого уничтожен – это объяснило бы утечку воздуха из поврежденных бронхов.

Я провел скальпелем от конца шеста, торчащего спереди, до входного отверстия сзади, а затем рассек мышцы грудной стенки до ребер с помощью электрокоагулятора. Три ребра были раздроблены в месте входа, и поврежденные нижерасположенные артерии кровоточили. На выходе шест просто сместил соединения между костью и хрящом близко к грудине. Ерунда. Это была наименьшая из моих проблем.

Когда я проник в грудную полость, фиолетовый сгусток крови выскользнул на хирургическую простынь. За ним последовал поток жидкой темно-синей крови. Из глубин раны выходила пена, что свидетельствовало о повреждении бронхов, поэтому я, осознавая безотлагательность вопроса, вставил металлический ретрактор, развел ребра и попросил ассистента воспользоваться отсасывателем. Схватив шест, я вытащил его из поврежденных тканей и демонстративно бросил на пол. Он с шумом покатился, а затем остановился под ногой санитара. Я этого не заметил, потому что лихорадочно вычерпывал сгустки и жидкую кровь, чтобы получить возможность устранить повреждения.

Большая часть легкого была травмирована. Потянув его на себя, я увидел поврежденные кровеносные сосуды и бронхи, и мне стал ясен масштаб проблемы. Корень легкого был разорван, а бронх, идущий к нижним долям, оторвался. Артерии и вены кровоточили, но у меня оставалась надежда спасти верхнюю долю. Сжав ворота легкого, чтобы остановить кровотечение, я попросил операционную сестру дать мне кишечный зажим. Она хотела быть полезной, но впервые присутствовала на торакальной операции. Ее явно удивила моя просьба, ведь кишечника в поле видимости не было, однако на ее тележке не было ни одного инструмента для торакальных операций, которые я обычно использовал.

Держа вышеупомянутый инструмент в правой руке, я потащил правое легкое вверх и придвинул его максимально близко к средней линии грудной клетки. Этот простой маневр остановил кровотечение и утечку воздуха, и у нас появилось время, чтобы отдышаться. Испытав некоторое облегчение, я отошел от операционного стола и сел на табурет, надеясь, что в этой битве мы победили. Это помогло снять напряжение. Я слышал, как где-то в реальном мире церковные колокола извещают о вечерней службе. В тот момент Бог был на моей стороне. Мрачный Жнец мог идти куда подальше.

Артериальное давление мальчика было адекватным и стабильным, и нетронутого правого легкого было вполне достаточно для поддержания нормального уровня кислорода в крови.

– Отличная работа, – пробормотал Крис. – Я слышал, что ты в разъездах все выходные.

– А кажется, что еще дольше, – ответил я устало. – Не знаю, сколько пользы я принес. Надеюсь, хотя бы этот паренек выкарабкается.

Передохнув несколько секунд, я вернулся к столу, чтобы закончить работу. Не было никакого смысла пытаться сделать с зараженной раной что-то красивое и соединять поврежденные концы. Это отняло бы у шокированного и травмированного пациента драгоценное время, особенно учитывая большой риск инфицирования раны. Итак, я решил удалить нижнюю долю и позволить оставшемуся легкому расти вместе с мальчиком и заполнять освободившееся пространство.

Из-за того что я максимально сосредоточился на опасной части операции, теперь я стал терять концентрацию внимания. Это было обычным явлением. Я мог бездумно переключаться с максимальной концентрации внимания на автопилот в зависимости от этапа операции, а также одинаково оперировать как правой, так и левой рукой, но в большинстве случаев задействовал обе, чтобы упростить себе задачу. Мои содоминантные полушария работали таким образом. Умение мыслить в 3 измерениях было унаследованным даром, хотя в моей семье никто им не пользовался.

Как и бесстрашные пионеры моей специальности, у пациентов которых был беспредельный уровень смертности, я полностью игнорировал сомнения в своих силах.

Из всех тяжелых операций, проведенных мной в те выходные, последняя принесла мне больше всего удовлетворения. Это был крайне тяжелый опыт для мальчика и его родителей, но я чувствовал, что ребенок в безопасности. Нам еще предстояло удалить фрагменты раздробленного ребра, промыть грудную полость и установить вездесущие плевральные дренажные трубки, но у меня была потребность сказать родителям, что худшее позади. Анестезиолог из Хемела, который был рядом с мальчиком с момента его поступления в больницу, вызвался сделать это. Я даже думал, не показать ли матери и отцу окровавленный шест, но потом понял, что это было бы слишком жестоко, и не стал озвучивать свое предложение. Примечательно, что Крис тоже казался довольным.

– Я рад, что был здесь, – сказал он. – Вряд ли я еще увижу нечто подобное. Он очень везучий мальчик. Сантиметр в сторону – и он погиб бы.

Я срезал поврежденную кожу с мест входа и выхода шеста, а затем стал радостно накладывать швы. Часы на стене остановились, и солнце уже садилось, поэтому я понятия не имел, сколько времени. Меня беспокоил один вопрос. В этой больнице не было детского отделения интенсивной терапии, поэтому я не знал, кто сможет позаботиться о парне. Видимо, это должны были быть мы с Крисом, а значит, нам нужно было оставаться рядом, пока он не начнет дышать самостоятельно, чтобы отключить его от аппарата искусственной вентиляции легких.

Хорошо, что это был юный и здоровый парень, а не хриплый старик с бронхитом, которому удалили легкое из-за рака. Если бы ребенок оставался в стабильном состоянии следующие пару часов, мы бы извлекли дренажные трубки, разбудили бы его, а затем достали эндотрахеальную трубку. Мы не могли делегировать эту последовательность действий неопытным местным работникам – это было бы несправедливо по отношению к ним и родителям ребенка. Также мы не имели возможности перевезти мальчика в Хэрфилд, ведь воскресным вечером даже вести переговоры не имело смысла. Если бы мне и удалось договориться о койке, в понедельник нам бы пришлось отказать в плановой операции другому мальчику с серьезной деформацией грудной клетки, невзирая на переживания его родителей.

Что мы могли делать, чтобы увеличить вероятность отключения ребенка от аппарата искусственной вентиляции легких той же ночью? Эффективное обезболивание было важнейшей задачей. Лучшим решением нам виделось введение в нервы, иннервирующие сломанные ребра, и хирургический разрез большой дозы местного анестетика. Ребенок и так настрадался.

Я снова позвонил в Хэрфилд, чтобы там знали, где меня искать. К моему удивлению, диспетчер сказал: «Кстати, вас искала девушка по имени Сара. Мы передали ей,