Присмотревшись, я обнаружил, что на этот раз все не так страшно. Солидный, молчаливый мужчина лет пятидесяти, со стопкой кроссвордов. Такой не то что выпить, просто познакомиться не предложит. Мой любимый типаж. Скорее всего, решил я, мне, наконец, все-таки повезло, и попутчик не представляет опасности. Я мысленно извинился перед Купидонами. Значит, не надо будет ломать голову и грешить на отказывающие органы и блуждающую ориентацию.

В том СВ в стоимость билета входил ужин. К нам пришла проводница принять заказ по меню. Она дошла до пункта «сладкое».

«Пиво или ананас?» – спросила она.

Странный, конечно, выбор десертов, но спасибо, хоть ананас есть.

«Ананас», – сказал я первым и выжидательно посмотрел на попутчика.

Это было последней проверкой. Контрольной закупкой. Моментом истины.

«Мне тоже ананас», – ответил сосед.

Я улыбнулся ему так добродушно, как только хронь может улыбаться друг другу. Родная душа.

Проводница вышла.

«Ананас же гораздо лучше, – резонно заметил попутчик, – будет, чем закусить».

И с этими словами он поставил на стол литровую бутылку водки.

И все-таки пьющий сосед в поезде – не самая большая проблема для непьющих пьер-ришаров.

Порой на пути встречается настолько не подходящий попутчик, что кажется, будто вы с ним едете в разные стороны.

Для пьер-ришара встретить хорошего попутчика – большая удача. Это как минимум экономия на последующих визитах к психологу. Причем для обоих. И еще непонятно, кому выйдет дешевле.

Одно время я часто путешествовал поездом. В какой-то момент я решил минимизировать риски и стал покупать купе СВ. Да, недешево, да, гарантии нет (история с ананасом в шампанском), но психологи нынче еще дороже. Правда, в классическом четырехместном купе остается призрачный шанс, что вас хотя бы разнимут. А так – один на один, словно в клетке. Если встретились два хомячка, тогда ладно. А если два тигра? А если тигр и хомячок (спрашиваю я риторически, почесывая себе шерстку)?

Но как-то раз я встретил своего идеального попутчика. Наверное, каждому на роду написан один такой. Жаль, нельзя его взять, сложить в чемодан и возить с собой перманентно.

Первую часть пути мы с ним тактично промолчали. Он смотрел в окно, я – в зеркало на двери. Поняв, что не представляем друг для друга угрозы, мы оттаяли.

Попутчик оказался не просто идеальным: это было мое альтерэго от РЖД. Он подходил к вопросам совместных путешествий не менее щепетильно, чем я.

Попутчик жаловался на разных «неадекватов», как он сам их назвал, неоднократно попадавшихся ему в поездах.

Один расчленяет курицу, не взирая на соседа, с энтузиазмом Джека Потрошителя. Другой пристает со стаканом. Третий без конца тараторит по мобильному телефону, так что к концу поездки тебе про него известно больше, чем его собственной жене. А четвертый ночью стоит над тобой, спящим, и смотрит.

Последний пример из его рассказа меня особенно заинтересовал. Я попросил попутчика поделиться подробностями.

«Понимаете, – рассказал тот, – однажды я ехал в купе СВ с мужчиной, как сейчас с вами. С виду нормальный вроде мужчина, тараканы по голове не бегают. Легли мы спать. Посреди ночи я открываю глаза – а он стоит надо мной и смотрит. Прямо в лицо заглядывает. Представляете? Как жираф».

Я, конечно, представил. И мне сразу стало не по себе. Я даже поежился и поддержал попутчика в его благородном гневе. Сколько же на свете фриков, надо же.

Мы еще побеседовали с попутчиком о том о сем, без расчлененной курицы и стакана, и, довольные друг другом, легли спать.

Посреди ночи я внезапно проснулся. Я открыл глаза.

Купе дрожало. Занавески и стены ходили ходуном. Стаканы выпрыгивали из металлических подстаканников.

Мой попутчик храпел так, что кровь стыла в жилах. Казалось, своим храпом он втягивал в себя пространство и время, как черная дыра.

Внезапно попутчик взял самую высокую за ночь ноту, странно захрипел, и у него внутри как будто что-то разорвалось. И все. Наступила полная тишина.

Я полежал несколько секунд, пока не начал потеть от страха.

На свете есть столько разных увлекательных историй про расстройство дыхания и смерть во сне. Я, как заслуженный ипохондрик всея Руси, все про это знал из надежных источников, от анонимов в интернетах.

Я встал и осторожно, на цыпочках, подошел к соседу. В темноте я не нашел на столике своих очков. Я подслеповато наклонился к попутчику, чтобы посмотреть ему в лицо.

И когда я, наконец, разглядел, что глаза попутчика благополучно закрыты, он их благополучно открыл.

«Ой!» – сказал он другое нехорошее слово матом.

Я нырнул обратно под свое одеяло и притаился.

Попутчик поворочался немного, и через какое-то время сбоку снова раздался спасительный храп.

Я лежал и думал о том, что не таким уж и фриком он был, тот мужик из давешней истории моего попутчика. Тоже, скорее всего, хотел спасти человеческую жизнь.

А еще в моей голове сама собой возникла и монотонно повторялась, убаюкивая меня под истошный храп соседа, бессмертная строчка Гумилева:

«Послушай: далеко, далеко, на озере Чад изысканный бродит жираф».

Для нас, дипломированных пьер-ришаров, поезд вообще – не самая идеальная локация. В замкнутом пространстве наша неловкость приобретает убойную силу, подобно взрыву петарды в кулаке.

В поездах я люблю сидеть у окна и следить за маршрутом движения по карте в мобильном телефоне. Это лечит самомнение. Даже самый гордый человек скукоживается на фоне бескрайних русских просторов.

Правда, высокий настрой держится недолго. Рано или поздно названия окрестных поселков, деревень, рек начинают обращать на себя внимание. Особенно ярко бесчинствуют деревни, но и реки тоже не отстают. Матыра, Вобля, Негомож, Пощупово, Бражкино, Врачово – просто какой-то праздник футуриста. Возникает серьезное подозрение, что все названия населенных пунктов русский мужик придумывал исключительно с бодуна. Ну, не могут такие слова рождаться в среднестатистическом здоровом мозге.

В чем-то еще шевелится здравый смысл. Например, «Врачово» после «Бражкино» вполне объяснимо. Даже в реке Вобля мерцает какая-то логика. Шли-шли мужики чистым полем, и вдруг перед ними, откуда ни возьмись, возникла водная преграда: у ребят эмоции, объяснимо. Но «Негомож»… Что это? Что-то из горькой женской доли? Так и слышится сквозь века, как одна женщина жалуется другой у плетня: «Да какая, бабоньки, это жизнь. Ведь у меня муж – негомож…»