Помел не доверял обещаниям Мешко, которому нарушить данное слово было раз плюнуть. Поэтому Помел решил во всем сознаться в надежде, что киевский князь в благодарность за это не выдаст его Мешко и поможет ему вернуть жену.

Сигвальд заставил Помела рассказать Добрыне о коварном замысле Мешко.

Добрыня без промедления стал действовать. Сначала он поведал Владимиру о ночном визите Малгоржаты, затем привел к племяннику Помела. Слушая признание Помела, Владимир мрачно кусал губы. Ему не хотелось верить болтовне этого конюха, как и предостережениям Малгоржаты. Мешко так приветлив с ним, так щедр и услужлив! Нет, Мешко неспособен на такую подлость! Но вместе с тем что-то подсказывало Владимиру, что в манере Мешко говорить и улыбаться часто проскальзывает нечто неискреннее и притворное. Навязчивая опека Мешко становилась уже в тягость Владимиру, а его льстивые речи так похожи на лесть тех киевских бояр, которые за глаза называют Владимира «робочичем» и «сыном блудницы».

Владимир стал сам расспрашивать Помела. Ему хотелось знать, каким образом Мешко с помощью конюхов избавился от одного из своих братьев.

— Мешко подарил брату очень горячего скакуна, одновременно подослав и конюха для ухода за ним, — молвил Помел. — Однажды, когда брат Мешко в очередной раз надумал прокатиться верхом, конюх незаметно сунул острую колючку под попону. Колючка вонзилась коню в бок, это привело его в неистовство. Жеребец стал дыбиться и брыкаться так, что сбросил брата Мешко с седла на землю. Падая, брат Мешко сильно повредил спину и в кровь разбил голову, от этих ушибов он и умер.

— Почему Мешко надумал применить и ко мне такую же подлость? — сдвинул брови Владимир.

— Мешко узнал от воеводы Блуда, что ты, княже, не крепко сидишь в седле, — запинаясь, ответил Помел. — Вот Мешко и решил использовать уже проверенный способ.

Владимир невольно вздрогнул и помрачнел еще сильнее, когда Помел упомянул имя Блуда.

По совету Добрыни Владимир сказал Мешко, что языческие жрецы хотят принести в жертву богам красивую молодую женщину по имени Треля — так звали жену Помела. Владимир наплел Мешко, что от этого жертвоприношения будет зависеть, согласится ли его языческое воинство и дальше осаждать Познань или повернет к дому. Мешко стал предлагать вместо Трели другую девушку, более юную и красивую. Однако Владимир стоял на своем, заявляя, что боги сами выбрали именно Трелю. Мешко был в растерянности, потом им овладело раздражение, вызванное упрямством киевского князя, который годился ему в сыновья. Наконец Мешко уступил Владимиру, не желая потерять столь сильного союзника в разгар распри с познаньским князем. Слуги Мешко привезли из Гнёзно жену Помела и передали ее в руки языческих жрецов, находившихся в русском войске.

В тот же день Мешко обратился к Владимиру, прося его прислать к нему конюха Помела якобы принять роды у породистой кобылы. Владимир, не моргнув глазом, сказал Мешко, что Помел сбежал от него и теперь непонятно, где его искать. На самом деле Владимир, следуя наставлениям Добрыни, снабдил Помела и его жену деньгами, дал им хороших лошадей и отправил в Чехию подальше от мстительного Мешко.

Еще через день Владимир объявил Мешко, что боги повелевают ему вернуться домой. Ослушаться богов Владимир не может, однако оставить Мешко без своей подмоги ему тоже не хочется, поэтому под Познанью останется воевода Блуд со своими слугами и тридцатью дружинниками. Мешко и Блуд были ошарашены таким решением Владимира, подспудно чувствуя, что все это случилось неспроста. Блуд попытался было убедить Владимира продолжить осаду Познани, но все его красноречие разбилось о неприступную холодность молодого князя.

Коня, подаренного ему Мешко, Владимир передал Блуду со словами: «Я не достоин такого подарка, боярин. Ведь я же еле-еле держусь в седле в отличие от тебя, лихого наездника».

По пути на Русь Владимир заехал в Гнёзно, чтобы забрать с собой дочь маркграфа Эккарда вместе с ее приданым и служанками.

В это майское утро Владимир проснулся с ощущением счастья в душе, поскольку ему приснился чудесный сон, а рядом с ним на широкой мягкой постели спала, разметав по подушке свои густые золотистые волосы, юная Адель, румяная и прелестная, как сказочная фея. Вернувшись из Польши, Владимир сочетался браком с Аделью по славянскому обычаю, введя ее в свой терем законной женой. На этом настояли барон Унгерн, двоюродный дядя Адели, и католический священник Бернард. Оба приехали в Киев вместе с Аделью, являясь преданными слугами маркграфа Эккарда.

С самого первого дня пребывания Адели в Киеве Владимир проводил с ней почти все дни и ночи, лишь изредка навещая беременную Алову, Рогнеду и Юлию. Владимиру доставляло удовольствие обучать Адель русскому языку и самому учиться у нее говорить по-немецки. Однако сильнее всего Адель привлекала Владимира своей наивностью, скромностью и покорностью. Адель без малейших возражений исполняла на ложе любые прихоти Владимира, постигая под его руководством самые сокровенные тайны интимной гимнастики. Адель была прелестна и непосредственна, она была нежна и совершенно некапризна, стремясь прежде всего доставить удовольствие Владимиру. Адель даже танцевала обнаженной перед Владимиром, чего не позволяли себе все прочие его жены, покорность которых имела все-таки определенный предел.

Владимир обычно просыпался раньше Адели, так случилось и на этот раз.

Поднявшись с постели и осторожно коснувшись губами обнаженного плеча Адели, Владимир быстро оделся, натянул на ноги красные сапоги, причесал волосы и, мягко ступая, удалился из ложницы. С утра он взял себе за привычку окунаться в бочку с речной водой, подражая в этом Добрыне. Гридни из молодшей дружины каждое утро привозили воду с Почайны-реки, наполняя ею большую дубовую бочку, установленную в предбаннике.

Спустившись по темной скрипучей лестнице с верхнего яруса на первый этаж терема, Владимир, как обычно, направился мимо поварни к боковому выходу, ведущему к бане. Из поварни доносился смех челядинок, там звенели медные крышки о края бронзовых котлов, слышались шлепки раскатываемого на столе теста. Через неплотно притворенную дверь в полутемный коридор просачивался густой запах мясного бульона и аромат пряно-острых приправ.

Собираясь распахнуть рукой двойные дверные створы, ведущие на крытую галерею, по которой можно было пройти в гридницу, а также дойти до бани, если повернуть в другую сторону, Владимир невольно замер. До его слуха долетели голоса младших гридней, расположившихся в тени на галерее в ожидании утренней трапезы.

Владимир сразу узнал голоса варягов Ульфира и Остена. Они смеялись над ним, над Владимиром! Оба говорили на варяжском наречии, которым Владимир неплохо владел после своей поездки в Скандинавию.

— Князь наш не только не смог зарубить никого из мазовшан, но, стыдно вымолвить, сам едва не лишился сознания при виде убитых и льющейся крови, — с нескрываемым презрением молвил Ульфир.

Ему вторил Остен, давясь от смеха: