В этих строках – явный намек на то, что России пора показать силу, призвав к порядку кочевников и не только их. Особенно неприязненно Виткевич высказывался по поводу действий хивинцев («неслыханные притеснения и злоупотребления»), занимавшихся бесконтрольными поборами с торговых людей, совершавших нападения на кишлаки и города, терроризировавших племена и народы. Ему, конечно, было известно о том, что Перовский рассматривал возможность военного похода на Хиву (состоялся в 1839–1840 году, кстати, с участием Песляка, отметившего, что в этом походе пригодилась карта, составленная Виткевичем по итогам его путешествия в Бухару), и он предполагал, что разгромить хивинцев будет не так сложно. «Стены хивинских городов весьма плохи и не могут выдержать никакого сопротивления». Наблюдения Виткевича, по его убеждению, подтверждали «справедливое и неоспоримое мнение, что хивинцы кичатся только на словах, в надежде на авось, но что в душе боятся нас и что одною только силою можно изменить образ их действий»[178].

В реальности хивинский поход оказался трудным испытанием и закончился для русских сущим кошмаром – они потерпели сокрушительное поражение, правда, в основном, из-за недостаточной подготовки и неблагоприятных климатических условий. Но к тому времени Виткевич был уже мертв, так что в определенном смысле ему повезло: он не стал свидетелем этой трагедии и ошибочности своих расчетов.

Ян не сомневался: на Хиву нужно идти, хотя бы на выручку русским пленным. Преимущественно это были мирные жители, которых похищали и продавали на невольничьих рынках. «С русскими пленными, попавшими к ним или купленными ими у киргизов и татар, в Хиве обращаются с жестокостью, какую даже трудно себе представить»[179]. Немногим лучше была участь пленников в Бухаре, на что также обращал внимание автор отчета (вспомним, что одной из его целей было освобождение казака Степанова). Впрочем, это не было секретом и для других путешественников и разведчиков. Александр Бернс, не страдавший русофильством, не мог не заметить, что русские в Бухаре влачили «бедственную жизнь невольника» и ждали своего освобождения[180].

Отчет – документ официальный, что подразумевало обязательные имперские «реверансы». Виткевич с восхищением отзывался о силе и могуществе России, о которых «сами владельцы Средней Азии, по невежеству своему и глупости» не знают и «коснеют в черством и однообразном невежестве своем, не заботясь о будущем, не занимаясь прошедшим»[181]. Ну как не сделать из этого вывод, что России следует как можно скорее присоединить к себе новые территории, познакомить их с плодами современного просвещения и культуры?

Однако при всей конъюнктурное™ отдельных пассажей автор отчета, возможно, не так уж кривил душей. Имперский драйв все больше охватывал человека, еще не так давно боровшегося с самодержавием и имевшего все основания ненавидеть царский произвол.

Изучая нравы и обычаи кочевых обитателей степи, Виткевич не забывал о главной цели своего путешествия, ставшего переломным моментом в его жизни, прологом к миссии в Персии и Афганистане. Присоединившись к торговому каравану, он устремился в Бухару. Рассказ о пребывании в этом городе, переданный сочным, богатым языком Даля, воссоздает жизнь столицы ханства начала XIX века, позволяет лучше понять те задачи, которые ставила перед собой Россия в Средней и Центральной Азии.

Визит в Бухару в полной мере выявил присущие Виткевичу таланты разведчика и исследователя-востоковеда, он чувствовал себя в неизведанной и таинственной Азии непринужденно и естественно. Добавим: в отличие от многих других русских и европейских визитеров.

«Чтобы представить, что должен был чувствовать человек, отправляющийся из России в Бухарский эмират, необходимо мысленно перенестись в те далекие времена, проникнуться сознанием путешественника первой трети девятнадцатого столетия. Бухара… Малоизведанная и потому непонятная. Европейцам думалось, что само время здесь словно бы навсегда остановилось тысячу лет назад. И с тех пор ничего не изменилось: жизнь здесь подчинялась тем же древним законам и обычаям. Восток казался словно космосом, отгороженным от остального мира»[182]. Согласимся с такой оценкой российских исследователей.

А вот как сформулировал свое впечатление от посещения Бухары Мейендорф: «Мне представлялось, что я перенесен в другой мир»[183]. Ему вторил П. И. Демезон: «Поездку на Восток в начале второй трети прошлого столетия можно сравнить с полетом на малоизученную планету в наши дни»[184].

С купеческим караваном Виткевич пропутешествовал 54 дня. 9 ноября 1835 года выехал с ним из Орска и 2 января прибыл в столицу ханства, где провел 45 дней. Если в дороге Ян одевался в азиатское платье, то в Бухаре, в отличие от Демезона, с первых же дней своего там пребывания не таился и разъезжал по городу в казачьем мундире. Конечно, и маскировка Демезона была несколько условной: в конце концов, с кушбеги он встречался как русский эмиссар. Петр Иванович понимал, что расшифровать его несложно и скорее он не прятался, а просто не хотел «дразнить гусей», создавать себе лишние проблемы в общении с бухарцами. Ян поступил по-иному, руководствуясь своими соображениями.

М. А. Терентьев писал: «Прибыв в Бухару, Виткевич снял халат и ездил по городу в офицерском мундире, отказавшись сидеть взаперти. Поэтому и сведения им доставленные были довольно обстоятельны»[185].

На самом деле – это еще вопрос, в какой степени отсутствие маскировки помогает в сборе разведывательной информации. Все зависит от конкретных обстоятельств. Но, с другой стороны, на этот раз Виткевич не планировал «играть в нелегала», рискуя разоблачением. Вряд ли он позабыл о том, как его опознали, когда он находился в Бухаре в предыдущий раз. Так стоила ли игра свеч?

«Я должен заметить здесь, – пояснял он, – что счел за лучшее не скрываться, а сказаться настоящим именем и званием своим. Я сделал это как по той причине, что мог бы легко быть узнан кем-нибудь, если бы сказался мусульманином и чужим именем, тем более, что бухарские купцы писали уже об отправлении моем из Оренбурга и из Хивы, – так и собственно потому, что мне казалось несколько унизительным для русских, а тем более для офицера, скрываться от бухарцев под чужим именем и что хотел сделать опыт, проложить и русским свободный путь в ханство это, доселе неприступное для всякого честного человека»[186].

Конечно, моральные соображения, имели место, но прагматический расчет тоже. Аналогично мыслил и поступал Александр Бернс, посетивший Бухару за несколько лет до Виткевича: «Если бы мы вздумали жить в Бухаре скрытно или разыгрывать какую-нибудь ложную роль, то, вероятно, чувства наши не были бы так покойны, и мы подобно совам решились бы показываться только ночью»[187].